Агент сыскной полиции

Оглянувшись по сторонам, Алексей выбрал скрытую в кустах скамейку, исписанную чьими-то печальными воспоминаниями. «О, как я тебя любил, Мария!» — было выведено особенно тщательно во всю длину и ширину скамьи, поэтому пришлось опуститься прямо на эти полные скорби слова, истертые штанами и платьями многочисленных завсегдатаев сада.

Он ждал Ивана. Здесь они договорились встретиться, прежде чем идти на доклад к Тартищеву. Продавец сельтерской провез несколько раз мимо свою коляску, бросая призывные взгляды, но Алексей отвернулся, чтобы избежать соблазна. Ему хотелось пить, но непременно квасу, который с большим успехом утолял жажду. Но квас продавали через несколько аллей, и было лень покидать тенистый уголок и опять бить ноги, которым и так прилично досталось за этот чрезмерно хлопотный день!

…После обеда он побывал на смолокурне. Анастасия Васильевна сдержала свое слово и проводила его до Елового Лога. Алексей добросовестно осмотрел место пожара — кучу продолжающих дымиться головешек — все, что осталось от сторожки, в которой томилась в заточении Лиза. Глядя на них, он старался не думать, что бы случилось с девушкой, не окажись поблизости Анастасии Васильевны. Но небо после дождя было таким чистым, а воздух свежим, птицы столь лихо голосили в кустах, что Алексею расхотелось думать о плохом. Лес манил, притягивал, хотелось все бросить и уйти в темные кущи, где звонко тенькает одинокая птица, в зарослях льнянки басовито гудят шмели, журчат ручьи в потаенных буераках, а зеленая трава стала еще зеленее после обильного ливня, и в тени деревьев вовсю цветут жарки и марьины коренья, хотя поляны уже заполонили лесная герань и куриная слепота…

В течение двух часов он исправно обследовал поляну, на которой находилась когда-то смолокурня и сгоревшая избушка, и заросшую хвощом дорогу. На ней ясно виднелись следы колес и копыт лошадей. Одни из них были едва заметны, другие сильно размыты дождем, но Алексею удалось определить, что после дождя к избушке подъезжали трижды: причем наиболее хорошо сохранившиеся следы копыт принадлежали лошади Анастасии Васильевны. Следы ее башмачков тоже нельзя было спутать ни с чьими другими, тем более что остальные принадлежали мужчинам. И, судя по характеру и размерам следов, мужчин было двое. Один из них был в сапогах с изящной колодкой. И следы от подошв он оставил узкие, заостренные спереди, а от каблуков — глубокие и четкие. Второй был обут в разбитые бахилы со стершимися каблуками Следы их были гораздо шире и подтверждали Лизины показания, что их владелец слегка прихрамывал, отчего правая подошва просматривалась менее четко. Причем ее хозяин при ходьбе делал упор явно на каблук, а не на носок, как это обычно принято у хромых людей На траве следы изящных сапог и бахил были одинаково плохо различимы, но очень хорошо читались на глиняных проплешинах вблизи пепелища и на тропке вдоль ручья, которая выводила к дороге. А на том месте, где, по словам Лизы, мужчины выясняли отношения, трава была сильно вытоптана и виднелось несколько смазанных пятен крови и следы волочения чего-то тяжелого по земле.

Алексей прошел по этим следам до дороги, где чуть в стороне от нее заметил глубокую колею, оставленную, судя по ширине ободьев, колесами той самой пролетки, на которой Калош отправился в свой последний путь.

Рядом с ней было множество отпечатков подошв все тех же бахил. Видимо, убийца некоторое время топтался на месте, пытаясь затолкать тело венгра в экипаж.

Здесь же Алексей обнаружил оброненную шапку, в которой Калош был на ограблении магазина. Шапка была втоптана в грязь, и это подтверждало, что неизвестный очень спешил и не обратил внимания на потерю. А может, не слишком заботился, что кто-то обнаружит ее в такой глухомани…

Оформив протоколом свои исследования, наблюдения и догадки, и заверив его подписями двух понятых — самой Анастасии Васильевны и ее кучера Трофима Белоглазова, Алексей вместе с Синицыной вернулся в город. Женщина отправилась к Тартищевым забрать Лизу, Алексей — в меблированные комнаты на Покровской горе, где проживали Калош и его напарница Рита Адамини.