Афинские убийства, или Пещера идей

– Гляди-ка, Анфик, тут пишут, что дозор, который будет истреблять волков на Ликабетте, полностью еще не набран; им еще нужны добровольцы…

– Мы медлительнее и неповоротливее спартанцев…

– Мы изнежены миром: не хотим идти добровольцами даже на волчью травлю…

Еще один мужчина рассматривал таблички с таким же отупевшим интересом, как все остальные. По отрешенному выражению его лица, прилепленного к округлой лысой голове, можно было подумать, что мысли его были неуклюжи и неповоротливы. Однако на самом деле в ту ночь он просто почти не отдыхал. «Пора уже наведаться к Разгадывателю», – подумал он. Он отошел от памятника и медленно направил шаги к кварталу Скамбониды.

«Что случилось с днем? – спрашивал себя Диагор. – Почему кажется, что все вокруг тяжело тащится с неуклюжей приторной медлительностью?»[65] Повозка солнца завязла в небесной пашне; время казалось тягучим медом; создавалось впечатление, что богини Ночи, Зари и Утра отказались сменять друг друга и тихо стояли вместе, сплавляя тьму и свет в вязкий сероватый сумрак. Диагора заполоняли смятение и леность, но волнение придавало ему энергии. Волнение лежало камнем в желудке, медленно просачивалось потом на ладонях, подгоняло его, как овод подгоняет скот, заставляя, не задумываясь, двигаться вперед.

Расстояние до дома Гераклеса Понтора показалось ему таким же нескончаемым, как пробег до Марафона. Сад онемел: тишину скрашивало только медлительное, назойливое кукование. Он громко постучал в дверь, подождал, услышал шаги и, когда дверь отворилась, произнес:

– Я хочу видеть Гераклеса По…

Это была не Понсика. Курчавые спутанные волосы свободно вились вокруг угловатой кожи лица. Она не была красива в прямом смысле этого слова, но от нее веяло таинственностью, загадкой, как от иероглифа на камне: светлые кварцевые немигающие глаза, полные губы, тонкая шея. Пеплум был натянут на ее выдающейся вперед груди почти без складок, и… Зевса ради, теперь он вспомнил, кто она!

– Входи, Диагор, входи, – сказал Гераклес Понтор, высунув голову из-за плеча девушки. – Я ждал другого человека, поэтому…

– Я не хотел бы тебе мешать… если ты занят. – Глаза Диагора попеременно оглядывали Гераклеса и девушку, будто ожидая ответа от них обоих.

– Ты мне не мешаешь. Ну же, входи. – На мгновение все неуклюже замялись: девушка молча отодвинулась в сторону, Гераклес кивнул на нее: – Ты уже знаком с Ясинтрой… Входи. Нам будет удобней поговорить на террасе в саду.

Диагор последовал за Разгадывателем по темным коридорам; он почувствовал – оглянуться он не захотел, – что ее сзади не было, и вздохнул с облегчением. Снаружи солнечный свет вновь сильно ослепил их. Было жарко, но не слишком. Среди яблонь, склонившись на белокаменный сруб колодца, стояла Понсика, вытаскивая воду тяжелым ведром; ее вызванное усилием постанывание отзывалось под маской слабым эхом. Гераклес провел Диагора до края стены, обрамлявшей террасу, и пригласил присесть. Разгадыватель был доволен, даже восторжен: он потирал толстые руки, улыбался его пышные щеки краснели – краснели! – во взгляде блестел новый хитрый огонек, удивлявший философа.

– О, ты не поверишь, но эта девушка мне очень помогла!

– Конечно, поверю.

Гераклес, казалось, удивился, когда осознал подозрения Диагора.

– Бога ради, это не то, о чем ты подумал, любезный Диагор… Позволь рассказать тебе, что случилось вчера вечером, когда я вернулся домой, удовлетворительно завершив всю мою работу…

Сияющие сандалии Селены уже перенесли богиню за половину небесного свода, вспахиваемого ею каждую ночь, когда Гераклес вернулся домой и вошел в знакомую темноту своего сада под сень древесных листьев, посеребренных холодными лунными струями, которые тихо покачивались, не нарушая легкого сна закоченевших от холода пташек, дремавших на тяжелых ветвях, сбившись в тесных гнездах…[66]

И тут он заметил ее: тень, стоявшую среди деревьев, рельефно выкованную луной. Он резко остановился и пожалел, что не имеет привычки (при его профессии иногда это просто необходимо) носить нож под плащом.

Но силуэт не шевелился, стоял темной пирамидой с широким неподвижным основанием и круглой вершиной, украшенной расшитыми блестящим серым светом волосами.

– Кто это? – спросил он.

– Я.

Голос юноши, возможно, эфеба. Но эта интонация… Он уже слышал ее, в этом он был уверен. Силуэт шагнул к нему.

– Кто это «я»?

– Я.

– Кого ты ищешь?

– Тебя.

– Подойди поближе, чтобы я мог тебя разглядеть.

– Нет.

Ему стало не по себе: казалось, незнакомец боялся и одновременно не боялся; что он был опасным и в то же время – нет. Он тут же подумал, что такие противоречия свойственны женщине. Но… кто? Краем глаза он заметил, что по улице приближалась горстка факелов; люди нескладно пели. Возможно, это уцелевшие после последних ленейских процессий: иногда они возвращались домой, заразившись услышанными или пропетыми во время церемонии песнями, подгоняемые неподвластной разуму волей вина.

– Я тебя знаю?

– Да. Нет, – ответил силуэт.

Как это ни странно, именно этот загадочный ответ открыл ему, кто она.

– Ясинтра?