Афинские убийства, или Пещера идей

— Кому теперь дела до твоей проклятой Академии! Кому когда-либо было до нее дело!..

Он смягчил голос, заметив выражение горечи во взгляде философа. С обычным спокойствием он продолжил:

— Волей-неволей мы вынуждены признать, что люди считают твою Академию очень нудным местом, Диагор. Они идут туда, слушают твои уроки, а потом… потом пожирают друг друга. Вот и все.

«В конце концов он признает это», — подумал он, тронутый выражением лица ментора под лунным светом. После нескольких минут неловкого молчания Диагор произнес:

— Тут должно быть какое-то объяснение. Какая-то разгадка. Если то, что ты говоришь, верно, должна быть какая-то окончательная разгадка, которую мы еще не нашли…

— Быть может, в этом странном тексте и есть какая-то Разгадка, — согласился Гераклес, — но я — неподходящий переводчик… Возможно, чтобы лучше понять, нужно смотреть на все с некоторого расстояния.* [* С какого расстояния? Отсюда, снизу?] В любом случае давай действовать благоразумно. Если за нами следили, а я подозреваю, что так оно и было, они уже знают, что мы раскрыли их И это им понравится меньше всего. Нам нужно шевелиться…

— Но как?

— Нам нужно доказательство. Все известные нам члены секты мертвы или скоро погибнут: Трамах, Эвний, Анфис, Менехм… План был ловок. Но, возможно, у нас есть еще один шанс… Если бы мы могли вынудить Менехма признаться!..

— Я могу попробовать поговорить с ним, — предложил Диагор.

Гераклес на минуту задумался.

— Хорошо, завтра ты поговоришь с Менехмом. Я попытаю удачи с другим человеком…

— С кем?

— С тем, кто, быть может, является их единственной ошибкой! Увидимся завтра, любезный Диагор. Будь осторожен!

Луна была женской грудью; палец облака приближался к соску. Луна была входом во влагалище; заостренное облако вот-вот проникнет в него.* [* Я слишком долго сижу взаперти. На мгновение мне показалось, что можно было бы перевести эти два предложения гораздо более пристойно, к примеру: «Луна была грудью, которой касался палец облака. Луна была впадиной, к которой стремилось заостренное облако» — что-то в этом роде. В любом случае вышло бы нечто намного более поэтичное, чем выбранный мною вариант. Но дело в том, что… О, Елена, как часто я вспоминаю о тебе, ты мне нужна! Я всегда считал, что физические желания просто служат благородной умственной деятельности… а теперь… чего бы я ни дал за то, чтобы хорошенько перепихнуться! (Я говорю вот так, без обиняков, ибо признаем честно: кто будет все это читать?) О, перевод, перевод: бессмысленный подвиг Геракла по приказу абсурдного Эврисфся! Значит, да будет так! Разве здесь, в этом темном заключении, я не властен над тем, что пишу? Так вот вам мой перевод, хоть он и шокирует!] Полностью чуждый этой небесной деятельности, не пытаясь следить за ней, Гераклес Понтор прошел через свои сад, покоившийся под надзором Селены, и открыл входную дверь. Темный тихий провал коридора казался следящим оком. Гераклес проследил за рассуждением о том, что его рабыня Понсика могла бы быть более бдительной и оставить лампу для слежения на ближайшей к крыльцу полке, но Понсика явно не проследила за этим наперед.* [* Что это? Здесь явно внезапное эйдетическое изобилие слова «следить». Но… что это значит? Неужели кто-то следит за Гераклесом?] Так что он вошел в сумрак дома, как нож входит в плоть, и закрыл дверь.

— Ясинтра? — позвал он. Ответа не было.

Он пронзил темноту глазами, но напрасно. Медленно направился он во внутренние комнаты. Казалось, его ноги ступали по остриям ножей. Стужа темного дома пронзала его плащ словно кинжал.

— Ясинтра? — снова позвал он.

— Здесь, — донеслось в ответ. Слово пронзило тишину.*

[* Ножи! Эйдезис вдруг разрастается, как ядовитый плющ! Что о за образ? Слежка… Ножи… О, Гераклес, Гераклес, осторожно: ты в опасности!]

Он подошел к спальне. Она стояла в темноте, спиной к нему. Она обернулась.

— Что ты здесь делаешь в темноте? — спросил Гераклес.

— Жду тебя.

Ясинтра поспешила зажечь на столе лампу. Он в это время разглядывал ее спину. Перед ней нерешительно родилось сияние, разлившееся по спине потолка. Ясинтра на мгновение замешкалась, а Гераклес все рассматривал сильные линии ее спины: на ней был длинный мягкий пеплум до лодыжек, схваченный на обоих плечах фибулами. На ее спине одежда образовывала складки.

— А моя рабыня?

— Она еще не вернулась из Элевсина, — сказала она, все еще стоя к нему спиной.*

[* А теперь «спина»! Это предупреждение! Быть может: «следи за спиной, ибо… там нож». О, Гераклес, Гераклес! Как мне предупредить тебя? Как? Не подходи к ней!]

Затем она обернулась. Она была прекрасно накрашена — веки удлинены тушью, скулы снежно-белые от белил, симметричное пятно рта ярко алело; грудь свободно трепетала под голубоватым пеплумом; пояс из золотых колец сжимал и без того узкую линию живота; ногти ее босых ног блестели двумя цветами, как у египтянок. Когда она обернулась, воздух наполнился легчайшими бусинками духов.

— Почему ты так оделась? — спросил Гераклес.