Афинские убийства, или Пещера идей

Мужчину удивила быстрота ответа и вызывающе звонкий голос. Он прикинул, что мальчишке, должно быть, не больше десяти. На лбу у него была повязана тряпица, едва скрывавшая беспорядок его русых, нет, даже не русых, а медовых кудрей, хотя было сложно определить точный оттенок его волос при свете факела. Судя по его маленькому и бледному лицу, он не был родом ни из Лидии, ни из Финикии, скорее он был северянином, возможно, из Фракии; его лицо с низким наморщенным лбом и асимметричной улыбкой светилось умом. На нем была только серая туника раба, но казалось, что, несмотря на наготу рук и ног, он не испытывал холода. Он ловко поймал обол, спрятал в складках туники и снова уселся, болтая босыми ногами.

— Пока мне нужна только одна твоя услуга, — сказал мужчина. — Доложи обо мне госпоже.

— Госпожа никого не принимает. Высокий солдат, капитан стражи, пришел к ней и сказал, что се сын погиб. Теперь она кричит, и рвет на себе волосы, и посылает проклятия богам.

И как будто в доказательство его слов из глубины дома вдруг послышался долгий вопль нескольких голосов.

— Это ее рабыни, — не моргнув глазом пояснил мальчик. Мужчина сказал:

— Послушай. Я знавал мужа твоей госпожи…

— Он был предателем, — прервал его мальчик. — И давно уже погиб, приговоренный к смертной казни.

— Да, он погиб, приговоренный к смертной казни. Но твоя госпожа хорошо меня знает, и раз уж я здесь, мне хотелось бы принести ей соболезнования. — И он достал из туники еще один обол, который перешел из рук в руки так же быстро, как предыдущий. — Иди и скажи, что к ней пришел Гераклес Понтор. Если она не захочет меня видеть, я уйду. Но сначала пойди и доложи.

— Хорошо. Но если она не примет тебя, мне придется вернуть тебе оболы?

— Нет. Они твои. Зато если она меня примет, ты получишь еще один.

Мальчик вскочил одним прыжком.

— Клянусь Аполлоном, ты умеешь заключать сделки! — И он исчез в сумраке крыльца.

Спутанные пряди облаков в ночном небе почти не изменились за то время, пока Гераклес ждал ответа. Наконец медовые волосы мальчика вновь появились в темноте.

— Давай третий обол, — улыбнулся он.

Внутри дома коридоры были связаны друг с другом каменными арками, похожими на разинутые пасти, и образовывали темный лабиринт. Мальчик остановился в одном из сумрачных коридоров, чтобы вставить в пасть крюка факел, которым он освещал дорогу: крюк был слишком высоко, и, хотя маленький раб не просил о помощи, а тянулся на носочках, стараясь достать его, Гераклес взял факел и мягко просунул его в железное кольцо.

— Благодарю тебя, — сказал мальчик. — Я еще маловат.

— Скоро подрастешь.

Сквозь стены просачивались всхлипывания, стоны, болезненные возгласы невидимых ртов. Похоже было, что плачут все обитатели этого дома одновременно. Мальчик, чьего лица Гераклес не видел, потому что, маленький и беззащитный, он шел впереди, как овца, бредущая в черную пасть какого-то огромного черного зверя, казалось, тоже вдруг поддался общему настроению.

— Мы все любили молодого господина, — сказал он, не оборачиваясь и не замедляя ход. — Он был очень добрым. — И мальчик вздохнул, или всхлипнул, или шмыгнул носом, так что Гераклес на мгновение засомневался, не плачет ли он. — Молодой господин приказывал пороть нас, только когда мы делали что-то очень плохое, а меня и старого Ифимаха вообще никогда не наказывал… Помнишь раба, который вышел из дома, когда ты пришел?

— Не очень.

— Это Ифимах. Он был педагогом, наставником нашего молодого господина, и новость очень потрясла его. — Понизив голос, он добавил: — Ифимах хороший человек, но немножко бестолковый. Я с ним лажу, да я со всеми лажу.

— Неудивительно. Они дошли до комнаты.

— Подожди здесь. Госпожа сейчас придет.

Комната была небольшой трапезной без окон, освещенной неровным светом ламп, расставленных на небольших выступах каменных балок. Украшением служили амфоры с широкими горлышками. Стояли там и два старых низеньких ложа, совсем не вызывавшие желания прилечь. Когда Гераклес остался один, пещерная темнота, непрерывные всхлипывания и затхлый воздух, плывущий как дыхание больного, начали тяготить его. Он подумал, что весь дом дышит смертью, как будто внутри его ежедневно отправляются долгие похоронные обряды. «Чем тут пахнет?» — задумался он. Женским плачем. Комната была полна влажным запахом скорбных женщин.

— Гераклес Понтор, ты ли это?

На пороге двери, ведущей во внутренние покои, показалась тень. Слабый свет ламп не позволял увидеть лицо, озаряя временами лишь губы. Так что в первую очередь Гераклес увидел рот Этис, который, открывшись, чтобы дать жизнь словам, обнажил черную впадину, будто пустую глазницу, казалось, смотревшую на него издали, как глаза нарисованных фигур.

— Давно ты не переступал порог моего скромного жилища, — произнес рот, не дожидаясь ответа. — Добро пожаловать.

— Спасибо.

— Твой голос… Я все еще помню его. И твое лицо. Но забвение приходит быстро, даже если бы мы виделись чаще…

— Не часто мы видимся, — ответил Гераклес.