Адвокат чародейки

И Сердюков стремительно покинул комнату больного, боясь дальнейшего продолжения разговора. По выражению лица старика Боровицкого следователь понял, что догадался почти верно. Полковник не ведает ничего о смерти сына. А быть гонцом, приносящим страшные вести, Сердюкову совершенно не хотелось. Конечно, нехорошо вышло. Он воспользовался неведением больного человека. Зато истина показала свое лицо. Во всяком случае, теперь понятно, что за всеми метаниями дам Боровицких стоит желание во что бы то ни стало спасти доброе имя Таисии Семеновны и ее детей, даже ценою сокрытия тайны смерти Анатоля, который, как теперь получается, ее вполне заслужил. Но только при условии, что горбунья – Розалия. А если это не она?

Вернувшись в управление, он обнаружил на столе записку от своего помощника. Тот доносил, что возникли некие новые, интересные и важные обстоятельства по делу, касающемуся Александровской больницы. Сердюков помчался в больницу. Еще несколько недель тому назад, как только подозреваемую перевезли в Петербург, он распорядился искать по всем больницам и приютам возможные следы пребывания там Розалии – Лии. Полицейский почти не надеялся на успех. Что может сохраниться в больничных записях за десять лет? Но уж так он был устроен, что всегда оставлял в душе маленькую лазеечку для любимого русского чувства – а вдруг?

Молодой человек, только начинавший подвизаться на поприще сыска, по фамилии Петушков, радостно блестя глазами, рассказал Сердюкову, что, когда он уже утратил всякую надежду обнаружить что-нибудь толковое, именно в этот момент он и столкнулся со сторожем морга. А тот и поведал ему леденящую душу историю.

– Да вы сами, сами, Константин Митрофанович, послушайте, он вам сам расскажет! – радостно захлебывался словами возбужденный своей удачей Петушков.

Сердюков поглядел на него и улыбнулся. Но – про себя, чтобы не обидеть ненароком молодого коллегу. Вот так и он лет двадцать тому назад начинал – с блеском в глазах, дрожа от возбуждения от любой более или менее толковой мысли, словно охотничья собака. Впрочем, теперь не время для сентиментальных воспоминаний. Надо идти в морг.

Сторож, невысокий, трезвый, средних лет малый, в огромном клеенчатом переднике, встретил гостей неприветливо.

– Стало быть, опять расспрашивать будете? – спросил он не очень-то любезным тоном. – Я о том времени мало что помню. Пил тогда сильно.

– А теперь пьешь? – нахмурился Сердюков.

– Нет, теперь не пью. Шибко тогда меня пробрало, чуть не помер я. Разом всю дурь и вышибло из башки-то. С той поры – ни капли.

Сторож покачал головой и сунул в рот папиросу. Пока он раскуривал ее, следователь огляделся. Да, невеселая компания. Видеть вокруг себя только мертвые тела, мужские и женские, детские трупики, тела, скрючившиеся от старости, изъеденные болезнями или вовсе еще не тронутые годами. Бр… поневоле тут станешь либо пьяницей, либо философом.

– Так что же подвигло тебя на праведный путь? Какое такое происшествие? – поинтересовался полицейский и присел на длинную лавку неподалеку от входа. Идти в глубь помещения, заполненного мертвыми телами, он почему-то не хотел.

– Так я рассказывал молодому господину, – пожал плечами служитель смерти. – Однако как вам угодно. Расскажу и вам.

Давно это было, лет десять тому назад, а может, чуть поменьше. Нет, вроде все десять… Поступила ко мне женщина, то есть покойница. Молоденькая еще, по всему видно. Да только жизнь ее, похоже, сильно била. Так ее болезнь схватила, что аж скривило всю и сгорбатило. Оттого и преставилась она, горемычная. Я еще тогда подивился, глядя на нее: личико такое красивое, а тело – Господи, спаси, так все изогнулось, страшным горбищем изогнулось! Родных у нее не было, никто не пришел забрать тело для погребения, стало быть, определяю я ее в могилу со всеми прочими безродными и бездомными. Лежит она, готовится с Богом встретиться. Я так считаю, что всякий покойник, пока он еще тут, на земле лежит, про себя свой жизненный путь отмеряет, грехи свои считает, к суду Божьему готовится.