Адриан

Утверждение на Палатине Марка Ульпия Траяна стало для философов, да и всей Греции совершеннейшим благом. Траян, гуманитарно образованный посредственно, если не сказать провинциально, чей ум был умом полководца и государственного мужа, что выяснилось с самых первых дней его правления, ценность интеллекта тем не менее очень даже понимал. Философам, историкам, литераторам он старался покровительствовать. Все ссыльные при нём смогли вернуться, никаких обид им более никто не смел чинить. Примеры достойнейшего отношения нового императора к людям, являвшим собой цвет интеллекта Римской империи того времени, — это его взаимоотношения с Дионом Хрисостомом, Плутархом и Плинием Младшим. Плиний — римлянин, а вот Дион и Плутарх — как раз ярчайшие представители эллинской культуры. Диона Хрисостома Траян с почётом принял, отдав должное его великому уму и столь же великой славе. Философ отблагодарил своего державного благодетеля составлением и публикацией четырёх речей «О царской власти», где в образе идеального правителя, опирающегося на подлинную аристократию (не только по знатности, но и по интеллекту в первую очередь!), нетрудно было узнать правящего императора и преданный ему сенат. Плутарх Траяном был удостоен звания консула. Не забудем, что и любимым архитектором и инженером императора был грек из эллинистической Сирии, а ныне римской провинции, Аполлодор из Дамаска.

Адриан не мог не одобрять отношения Траяна к цвету культуры любимой им Греции, тем более к своим современникам. Правда, с великим архитектором и инженером Аполлодором отношения у него не заладились с самого начала. Однажды он присутствовал при разговоре Траяна со своим главным архитектором и попытался дать свой совет по поводу каких-то построек. Замечание оказалось не к месту[176]. «Аполлодор сказал ему: „Ступай отсюда и рисуй свои тыквы: ты ведь ничего в этом не смыслишь“» (а как раз в это время Адриан весьма кичился такого рода своими рисунками)[177].

Конечно, славный архитектор и помыслить в то время не мог, что надерзил будущему владыке Рима, но Адриан дерзость эту не позабудет…

Вернёмся к чувствам героев и их мироощущению в эпоху Римской империи и конкретно в годы правления Траяна.

Одной из проблем, продолжавшей в это время будоражить эллинское сознание, оставалась проблема отношения к римскому господству. Не было, да и, наверное, не могло быть ни одного сколь-нибудь примечательного произведения греческой мысли, которое бы не выразило так или иначе своего отношения к «занесённому — так выразился всемерно облагодетельствованный римской властью Плутарх — над головой сапогу римского хозяина провинции»[178]. Жёстко сказано. И это говорил человек, ставший благодаря дружескому к нему отношению уже упомянутого наместника Ахайи Сенециона самым влиятельным человеком во всей провинции. Более того, не полагаясь на очевидную доброжелательность наместника, Траян на всякий случай запретил Сенециону проводить какие-либо мероприятия в Греции без предварительного согласования с Плутархом! И где же тут та самая занесённая над каждым эллином римская калига (сапог)? Да и римляне ли лишили эллинов драгоценной для их памяти свободы?

И здесь последовал мудрый совет Диона Хрисостома, обращённый ко всем эллинам, его современникам, пусть и была эта речь призывной формально лишь к обитателям острова Родос: «Ваша задача другая, чем была у предков. Они могли разносторонне развивать свои способности, стремиться к правлению, помогать угнетённым, приобретать союзников, основывать города, воевать и побеждать; из всего этого вы больше ничего не можете. Вам остаётся ведение домашнего хозяйства, управление городом, предоставление почестей и наград, заседание в совете и суде и проведение праздников; во всём этом вы можете отличаться от других городов. Приличное поведение, уход за волосами и бородой, солидная походка на улице, пристойная одежда, если даже это может показаться смешным, тонкая и узкая пурпурная подшивка, спокойствие в театре, умеренность в аплодисментах: всё это делает честь вашему городу и больше, чем в ваших гаванях, стенах и доках, проявляется здесь хороший древний греческий характер, и даже варвар, не знающий названия города, признает, что он находится в Греции, а не в Сирии или Киликии»[179].

Конечно, в глазах эллинов той поры эпоха, именуемая традиционно и в наше время «Классической Грецией» — Эллада V века до Р. Х., — остаётся недосягаемым образцом в высших проявлениях античной культуры. Частенько, впрочем, несправедливо по отношению к векам последующим. Здесь невольно хочется привести прелюбопытнейший диалог между Дионом Хрисостомом и неким молодым борисфенитом (ольвиополитом), уроженцем города в устье Гипаниса (Южного Буга), исторически именовавшегося Ольвия, но философом именуемым Борисфен — по имени одноимённой реки (современный Днепр), впадающей в Понт Эвксинский. В этих местах Дион Хрисостом побывал во время ссылки при Домициане: