Адриан

Благодаря дружбе с Флавием Аррианом, также блестящим интеллектуалом, коему мир обязан самым подробным изложением истории походов Александра Македонского[183], Адриан мог глубоко познать философию Эпиктета. Потому для него очевидным должно было стать, что задача философии — научить различать то, что в человеческих силах совершить, а что нам непосильно. Человеку неподвластно то, что находится вне его. Но не сам внешний мир, вещи, в нём находящиеся, делают людей счастливыми или несчастными, но наши собственные представления о них. Подвластны же нам наши мысли, наши устремления, а значит, и наше счастье. Так учил Эпиктет, этому учился Адриан, внимая пересказу слов великого философа Аррианом.

В Афинах Адриан вправе уже был ощутить себя не каким-то там «гречонком» или, хуже того, «гречишкой» (graeculus), но полноправным эллином. Да периодически и был он им, получив афинское гражданство. Кстати, дем Бес, удостоивший его такового, как мы помним, был также демом его нового друга Филопаппа[184].

Но, наслаждась счастьем пребывания в любимой Элладе, среди близких ему духовно эллинов, Адриан не мог не задуматься над своим будущим. А ведь из Греции оно не выглядело столь же безоблачным, как её небо большею частью года. Мы помним, что незадолго до своей смерти в 106 году покровительствовавший Адриану Сура прямо сообщил ему о перспективе его усыновления Траяном. А это, что совершенно очевидно, возводило Публия в ранг официального престолонаследника. Но затянувшееся на годы пребывание Адриана в Ахайе делало перспективу усыновления всё более и более призрачной. Нетрудно предположить, что и самый переезд нашего героя пусть и в обожаемую, но весьма удалённую от Рима Элладу, и многолетнее нахождение в ней должны были быть следствием какой-то политической интриги, ловко задуманной и умело осуществлённой. Мы ведь помним, что до того, как Сура сообщил о предстоящем усыновлении Адриана императором, друзья Траяна презирали его и открыто выказывали пренебрежение племяннику правящего цезаря[185], зная, очевидно, о непростых отношениях между ними. Получалось, что умная распорядительность Адриана в первой Дакийской кампании, немалая доблесть во второй, лично Траяном отмеченные и вознаграждённые, веса ему на Палатине не прибавили. То же касается победы над сарматами-язигами и успешного управления Паннонией… Возможно, и возросшая расположенность Траяна к Адриану даже после Суры, каковую наш герой снискал благодаря речам, которые составлял вместо императора[186], недолго продлилась. Да и, скажем прямо, должность архонта-эпонима Афин — не то место, с которого начинается путь к престолу Римской империи. Это должна быть какая-либо из важнейших провинций державы, с мощной группировкой легионов. Опыт гражданской войны 68–70 годов (от гибели Нерона до торжества Веспасиана) сие более чем убедительно всем показал. Да и кем был сам Траян перед усыновлением его Нервой? Наместником провинции Верхняя Германия, где стояли четыре легиона! Потому-то и не ошибся Нерва в своём преемнике.

Правда, неизменным для Адриана оставалось расположение супруги правящего императора Помпеи Плотины. Но здесь, однако, всё было далеко не просто. Пусть сам Траян, как известно, предпочитал исполнению супружеского долга увлечение мальчиками[187], но, очевидно, квазиматеринская или же квазисестринская симпатия его законной супруги к молодому родственнику, им же самим возвышенному, радости ему никак не доставляла.

Были у Адриана в Риме и другие люди, чьим расположением он пользовался. Из сенаторского сословия это были Сосий Пап и Платорий Непот, а из сословия всадников — Аттиан, бывший его опекун, а также Ливиан и Турбон[188]. В то же время были у него и враги. И враги совсем не простые. Это были Пальма и Цельс[189].