Adrenalin trash

— Что ж ты без сахара пьешь теперь? — спросила мама. — Похудеть решил? Так лучше на лыжах бы ездил или бегал по утрам.

— На электричку, — сказал Андрей и, чтобы тут же смягчить неожиданную резкость, добавил: — Ничего не решил. Надоело просто с сахаром.

На секунду он испугался, что это его заявление может вызвать лекцию об оставшихся в прошлом трудностях с питанием, но мама промолчала. В голове тут же начала коваться свежая цепочка силлогизмов — постоянный грохот умственной кузницы ужасно утомлял, а сесть за компьютер, чтобы хоть как-то его заглушить, можно было далеко не всегда. Из мысли о трудностях с питанием выковалось суждение о том, что человек на протяжении всей жизни, так же как и человечество на протяжении всей истории, борется с трудностями, а вот если вдруг неожиданно все трудности исчезают, тут-то и оказывается, что делать совершенно нечего. «Общество без трудностей, боли и страданий, — подумал Андрей, — будет создавать их само. И такие, которые раньше и не снились».

Мысль о сне грозила снова вывернуть на папу. Андрей поморщился, сделал большой глоток, взглянул на маму, сидевшую напротив и евшую йогурт из пластикового корытца, и спросил:

— Как сыграли вчера?

— Да как, — сказала мама, облизывая губы. — Проиграли, пять — два.

— Два пять, что ли? — спросил Андрей.

— Ну два — пять, — сказала мама. — Какая разница.

— Никакой, — сказал Андрей. — Кто забил-то?

— Карпов и Сушинский, — сказала мама. Закончив йогурт, она взялась делать бутерброды, которые брала с собой.

— А стоял кто? — спросил Андрей.

— Подомацкий, — сказала мама.

— Ну, как обычно, — сказал Андрей.

— Да он не виноват, — сказала мама. — Наши как-то так оборонялись плохо. Пятачок не держали. Даже комментатор сказал, что с такой обороной нам бы и Гашек не помог.

— Понятно, — сказал Андрей.

Он завел разговор о хоккее из чувства вины. Мама раньше, года три-четыре назад, как всякая нормальная мама, спортом не интересовалась. Но тогда у них был только один телевизор, и, когда они с братом смотрели хоккей, футбол или даже, скажем, биатлон, мама, чтобы хоть как-то участвовать в жизни детей, присоединялась к ним. Сейчас брат уехал, Андрей же, в очередной раз не удержав в узде разыгравшийся разум, как-то убедительно вывел, что любое спортивное соревнование начисто лишено смысла. Впрочем, дело было, конечно, не в этом рассуждении, весьма, правда, убедительном, а в том, что появились другие развлечения и интересы. И мама теперь смотрела футбол и хоккей одна — потому что папа, в отличие от всех нормальных пап, футболом и хоккеем не интересовался вовсе. Андрей думал иногда о том, что, когда мама сидит перед телевизором, а сложные радиоэлектронные устройства с помощью различных физических полей ретранслируют в ее сознание очередную массовую галлюцинацию, она к этой массовой галлюцинации добавляет свою собственную, персональную, то есть представляет, может быть, и не совсем ярко, что рядом с ней сидят сыновья. Эта-то мысль и заставляла его иногда все же составлять маме компанию или, как сейчас, интересоваться очередным результатом.

Андрей поморщился и вернулся к чаю.

— Илья-то на Новый год как, приедет? — спросил он.

— Обещал, — сказала мама.

— Когда звонил-то он? — спросил Андрей.

— Вчера звонил, — ответила мама.

Андрей допил чай, встал с табуретки, поставил чашку в раковину.

— Ладно, побежал я, — сказал он.

— На работу пойдешь сегодня? — спросила мама.

— Нет, домой пойду, после института, — сказал Андрей.

— Хорошо, — сказала мама.

Институт находился недалеко от дома — в прошлом году Андрей тратил на дорогу порядка двадцати минут. Едва ли есть возможность объективно измерить величину этого временного промежутка. У времени — в отличие от рубля или доллара — нет твердого курса, хотя адепты буржуазной теории стоимости и любят переводить часы и минуты в бумажно-безналичные единицы измерения. Стоя на остановке в ожидании автобуса, Андрей думал о том, что даже сами временные промежутки, несмотря на техническую измеримость, совершенно невозможно сравнить между собой. Мысли эти подкреплялись актуальным примером из жизни — в сентябре во всех городских автобусах были установлены турникеты, процесс посадки-высадки заметно усложнился и удлинился, отчего дорога до вуза стала занимать уже полчаса, а то и минут сорок. Закуривая и глядя на поворот, откуда должен был появиться автобус, Андрей думал о том, что за год относительная ценность времени изменилась. Если год назад он был моложе, стало быть, и времени у него было больше, и цениться оно — в соответствии с другой буржуазной теорией — должно было меньше, но в то же время тогда, по идее, хотя это фактически и было не так, в единицу времени умещалось больше возможностей в силу наличия нерастраченных запасов жизненной энергии, отчего единица вроде бы дорожала.