Adrenalin trash

Первые были знакомы. В каждом органе казавшегося распавшимся на составные части тела бушевали сложные и явно противоестественные химические реакции. Суть их как-то объяснял Олег, но Андрей ничего из того объяснения толком не запомнил, да это и не требовалось. В общем, болела голова, хотелось пить, в туалет и сблевать. Тряслись пальцы, и ломило спину, потому что, как выяснилось, спал Андрей прямо на кухне, на диване-уголке в позе эмбриона. Больше двадцати лет назад он провел в этой позе девять месяцев, не испытывая никаких неудобств, и, видимо, выбрал весь временной лимит, отпущенный для такого положения. Возвращение к биологическим истокам далось тяжело.

Андрей негромко выругался и сел, опустив ноги на холодный линолеум и положив локти на стол. В этом положении, осматривая грязные тарелки и стаканы, он принялся разбираться с ощущениями психическими.

Структура их была сложна. В голову приходили самые разные сравнения, наиболее точным из которых казалась ассоциация с новогодней елкой, точнее, даже не с самой елкой, а с возможным ее изображением, выполненным художником, мастерски владевшим техникой цветопередачи, но имевшим в своем распоряжении только темные краски. Короче говоря, на душе было погано, и притом погано по-разному.

Например, погано было оттого, что проснулся поздно. На стене висели круглые иностранные часы, толстая их стрелка тянулась к единице, а тонкая угрожала двенадцати (Андрей только сейчас понял, что накануне, во время своей речи, он стоял как раз под этими часами, и они наверняка придавали ему дополнительное сходство с главным телевизионным персонажем). Он не любил просыпаться поздно — это неизменно вызывало мысли о том, что лучшая, самая плодотворная часть наступившего дня потеряна безвозвратно. Конечно, в первый день нового года такие мысли были неуместны, но тем не менее они пришли в голову, как милиционеры, которым праздник не праздник, а работу делать надо.

Вместе с этими мыслями забрели и другие. Андрей подумал о семье. Илья, хоть и обещал, так и не приехал. Воображение быстро соорудило перед Андреем мучительно яркую картину — мама и папа, сидящие за основательно подготовленным праздничным столом, обсуждающие вкус жаркого и глядящие на экран телевизора. Еще вспомнилось, как мама за два дня до праздника спрашивала у него, что приготовить на горячее и какой купить торт. Андрей поморщился и выругался, на этот раз гораздо громче.

Неприятно было и то, что Андрей хоть и проснулся поздно, но все же проснулся раньше всех. Друзья и подруги еще отдыхали, и совершенно непонятно было, чем заниматься в ожидании их пробуждения.

Отвращение вызывала мысль о том, что накануне говорил много, откровенно и явно не с теми, с кем можно так разговаривать. Меланхолию рождало осознание того, что, по большому счету, так говорить нельзя ни с кем.

Мучило омерзительно ясное понимание того, что наступивший день, месяц и год не принесут ничего по-настоящему нового, такого, ради чего стоит продолжать позорное жизненное путешествие. Не было никакого желания подвести итоги прошедшего года. И именно то, что желания этого не было, жгло те немногие участки души, которые не затронули другие мысли, воспоминания и переживания.

Впрочем — продолжая елочную метафору, — все это были шары и гирлянды. Роль же елки, то есть фундаментального носителя настроения, выполняли…

Андрей не стал разглядывать осевое дерево. С ним было все понятно — холодный ужас одиночества и оторванности от своих, жестокое и неоспоримое поражение, комплекс вины, ежеминутно прогрессирующее облысение и неизбежность скорой, унизительной и мучительно бесславной гибели на помойке.

Захотелось похмелиться. Андрей изучил стоящие на столе стаканы и бутылки. Все они были категорически пусты. Андрей посмотрел по углам, заглянул под стол, но не нашел ничего. Единственной удачей оказалась литровая пачка апельсинового сока. После первых глотков мысли приняли практическое направление. Никита, как человек широких взглядов, ни от кого не скрывал любовь свою к искусству изображения обнаженного женского тела. Андрей вспомнил, что угловая полка наполнена не стаканами и тарелками, а глянцевыми журналами с черным кроликом. Он знал об этом довольно давно, но никогда раньше не пользовался Никитиной библиотекой. Случай показался подходящим. Андрей вылез из-за стола, достал один журнал — хотел вытащить всю пачку, но подумал, что это будет выглядеть по-хамски, — вернулся за стол и, прихлебывая сок, принялся за чтение, регулярно разбавляя его просмотром красочных фоторазворотов.

— Развлекаешься? — спросил Никита.

Андрей вздрогнул. Он с трудом подавил желание сразу же закрыть журнал. Это был бы исключительно глупый поступок — и потому, что обложка журнала снимала все вопросы, и потому, что Никита никогда не осуждал подобные развлечения. Даже наоборот, он был, в известном смысле, их адептом и даже любил делиться сокровищами своей богатой коллекции с девушками (чего Андрей совершенно не понимал).