Так Гитлер преодолел один из значительных кризисов в своей карьере и опять-таки доказал удивительную способность превращать разброд и развал в импульс для дальнейшей закалки своих приверженцев. Да, конечно, Штрассер, не навязавший ему ни борьбы, ни компромисса, облегчил ему этот успех и стал очень удобным козлом отпущения, на которого теперь можно было свалить все неудачи прошлых месяцев. Но в истории возвышения Гитлера всякий раз случалось так, что его соперники не умели бороться и, видя его ожесточение, пожимали плечами и отказывались от борьбы. Едва почувствовав немилость Гинденбурга, Брюнинг капитулировал так же быстро, как Зеверинг или Гжезински 20 июля. Теперь пришёл черёд Штрассера и его сторонников, потом Гугенберга и других: при виде его ярости все они отступались и уходили. От Гитлера их отличало то, что у них не было такой страстной жажды власти. Для них какой-либо кризис означал поражение, для него же — исходную точку для борьбы и обретения новой уверенности. Сам Гитлер описал тип своего буржуазного соперника с проницательной презрительностью: «Не будем обманываться — нам вовсе не собираются сопротивляться. Каждое слово, произносимое в том лагере в наш адрес, выдаёт стремление к соглашательству… Это все не те люди, которые жаждут власти или испытывают наслаждение от обладания властью. Они способны только рассуждать о долге и ответственности и были бы просто счастливы, если бы могли спокойно ухаживать за цветами в своём саду, в привычный час ходить на рыбалку, а в остальном проводить жизнь в благочестивом созерцании»[316]. Декабрьский кризис 1932 года подтвердил эту высокомерную характеристику; вплоть до военных лет она оставалась стимулирующим примером того, как из поражений и неудач черпать новую уверенность в победе. Сам Гитлер любил, вспоминая прошлое, взбадривать самого себя словами, что ему «приходилось преодолевать ещё и не такие пропасти и не раз стоять перед альтернативой — быть или не быть».
Однако окончание дела Штрассера ещё не означало конца политического кризиса в НСДАП. Дневник Геббельса и в последующие недели изобилует свидетельствами подавленности; упоминается также, что было «очень много склок и недоразумений». Верхушка партии, особенно Гитлер, Геринг, Геббельс и Лей, в конце каждой недели объезжала области, чтобы поднять настроение и повысить доверие своих сторонников. Как во времена крупных кампаний, Гитлер выступал до четырех раз в день, часто в весьма отдалённых друг от друга городах. Не прекращались и финансовые трудности. В берлинской гау пришлось урезать оклады партийных чиновников, а фракция НСДАП в прусском ландтаге даже не смогла выдать парламентским служкам традиционные рождественские чаевые. 23-го декабря Геббельс записывает: «Меня охватывает ужасное одиночество, схожее с тупой безысходностью!» Под новый год «Франкфуртер цайтунг» уже радовалась «развенчанию легенды о НСДАП», а Харолд Ласки, один из ведущих интеллектуалов английских левых сил, уверял: «День, когда национал-социалисты представляли собой смертельную опасность, прошёл… Если отвлечься от случайностей, то не так уж невероятно, что Гитлер окончит свою карьеру стариком в какой-нибудь баварской деревушке, рассказывающим своим друзьям по вечерам в пивной, как он однажды чуть было не устроил переворот в Германском рейхе»[317]. Словно продолжая эту мысль, Геббельс недовольно писал: «Год 1932-й был сплошной чередой неудач. Его надо разбить вдребезги… Не осталось никаких перспектив, никаких надежд».
Именно в этот момент неожиданно для всех произошёл быстрый поворот событий. Потому что как ни умно Шляйхер в качестве канцлера начинал свою шахматную партию, он скоро увидел, что ему приходится усаживаться даже не на двух, а сразу на всех стульях. Хоть он и представился в своём правительственном заявлении как «социально ориентированный генерал», его уступки трудящимся не привлекли к нему социал-демократов и в то же время обозлили предпринимателей. Крестьяне были недовольны тем, что им предпочитают рабочих, а крупные землевладельцы выступили против объявленной программы «поселений»[318], сплочённые тем же кастовым духом, который в своё время стал роковым для Брюнинга. К тому же старания генерала по объединению сил явились большой неожиданностью, и генерал, известный своим интриганством, не вызывал доверия в качестве поборника единства. Провозглашённые им идеи плановой экономики, его попытки сближения с профсоюзами, его намерения восстановить парламентские порядки — все это, может быть, было искренне, но натолкнулось на недоверие и сопротивление. Тем не менее Шляйхер не терял оптимизма, считая, что разные его противники не в состоянии объединиться ради борьбы против него. Да, интрига, задуманная им вокруг Грегора Штрассера, пока провалилась; и всё же дело это нанесло тяжёлый ущерб сплочённости глубоко деморализованной, погрязшей в долгах НСДАП и привело к тому, что Гитлер, без участия которого антиправительственный фронт терял ударную силу, перестал считаться политиком, с которым можно заключать союзы.