АДМИРАЛ УШАКОВ

– Вот господин Чухнин идет к нам. Мы его сейчас и спросим про все, – сказал адмирал, увидев спешивших к нему дежурного штаблекаря Франца и госпитального комиссара Чухнина с одутловатым сусличьим лицом.

Ушаков выслушал рапорт дежурного штаблекаря о количестве и состоянии больных, а потом обратился к Чухнину:

– Вот больные жалуются, что у тебя каша жидка…

На толстое сусличье лицо Чухнина легла тень.

– Каша? Каша, ваше превосходительство, как следует быть!

– А скажика, сколько ты кладешь масла на одного больного?

– Девятнадцать золотников, ваше превосходительство, – облизывая сохнувшие от волнения губы, отвечал Чухнин.

– А может, на весь котел кладешь девятнадцать золотников? – продолжал с легкой усмешкой спрашивать адмирал.

– Никак нет, ваше превосходительство. Все по закону вешаю.

– А кто видел, как ты вешал масло?

– Жжена видала…

– А штаблекарь был при этом?

– Никак нет.

– Почему?

– Я вешал дома…

– Почему дома? А где же ты масло держишь?

– Держу у себя в погребе… В нем, ваше превосходительство, холоднее, чем на складе… Боюсь, как бы на складе не растаяло…

– Я думаю, у тебя на дому скорее растает!

В толпе больных ктото хихикнул.

Лицо адмирала утратило всякую веселость.

– Немедля взвесить масло! В присутствии дежурного лекаря. И отнести на склад. Ежели окажется больше, чем должно быть налицо, доложите мне!

И Ушаков быстро пошел к госпиталю. Рыжий штаблекарь Франц бежал сбоку, чтото объясняя адмиралу, а Чухнин отстал.

Он сморкался на землю, со злостью поглядывая на больных, которые только посмеивались.

Пробыв около полутора часов в госпитале, адмирал наконец ушел. Кроме госпитального комиссара досталось и дежурному штаблекарю: командующий нашел, что коридоры «обвесились паутиной» и на больных грязное белье.

Вернувшись из госпиталя, Ушаков на минуту заглянул к себе в канцелярию – нет ли чего непредвиденного. Но все оказалось в порядке, и он пошел обедать.

Встречные военные и гражданские почтительно приветствовали адмирала. А Ушаков шел, похозяйски осматривая город, для благополучия которого он так много сделал.

От его взора не ускользало ничто.

Вот у строящегося флотского магазейна вольнонаемные мастеровые, собираясь отдыхать в обеденный час, располагались на самом солнцепеке.

Федор Федорович подошел к ним.

– Здешнее солнце не ваше, костромское: поспишь на солнцепеке – голова разболится! Ложитесь в тени, неужели холодно? – сказал адмирал и зашагал дальше.

Потянулись дома семейных морских служителей.

Федор Федорович поглядывал: как живут его моряки, чисто ли содержат дворы?

У одного дома он увидал молодую женщину. Она стирала в корыте белье и тут же выливала в бурьян грязную воду.

Ушаков вошел во двор.

Женщина с удивлением смотрела на такого нежданного, важного гостя. Она смущенно обдергивала подоткнутую юбку.

– Здравствуй, красавица!

– Здравствуйте, ваше превосходительство.

– Чья такая?

– Боцмана Кочина жена.

– Это с «Владимира»?

– С «Владимира»…

– Что же ты, милая, делаешь?

– Стираю, – улыбнулась женщина.

– Почему не пойдешь на берег? Зачем же у себя во дворе грязь разводить?

– Да… на берег далеко…

– Ох ты какая ленивая! Муж расторопный, быстрый, а она как старуха. Вот я ему на тебя пожалуюсь! – пошутил Федор Федорович.

– Я больше не буду, ваше превосходительство! – покраснела женщина.

– Тото же! – погрозил ей пальцем адмирал и пошел дальше.

Федор Федорович шел и втайне надеялся, что сегодня его навестит Любушка.

Денщик Федор, конечно же, зашел утром к Любови Флоровне и рассказал обо всем: о вчерашней ссоре Ушакова с Мордвиновым, о том, что Федор Федорович всю ночь (денщик, разумеется, преувеличивал) писал, а поутру сказал, что обедать собирается на даче, где будет сидеть один, тучатучей… (Денщик уже изучил характер Ушакова. Если у Федора Федоровича какиелибо неполадки на флоте, если чемлибо обижают его матросов, адмирал выходит из себя, возмущается и кричит. Но если дело касается только его лично, он переживает все молча, в одиночку.)

И Любушка, конечно же, не выдержит – примчится на дачу. Сперва она возьмется готовить Ушакову обед (в таких случаях повар Парфен сам уступает ей бразды кухонного правления). А после обеда сядет рядышком с Федором Федоровичем, расспросит обо всем, поймет его лучше, чем кто бы то ни было, посочувствует, успокоит. И от ее участливых, ободряющих, дружеских слов, от тепла ее улыбки неприятность станет казаться меньше и легче…

Вот наконец и его беленький домик, весь в зелени и цветах.

Окна распахнуты. Сейчас можно увидеть, кто ходит там, в этих чистых, прохладных комнатах.

Вон мелькнула фигура денщика – Федор накрывает на стол.

И больше никого не видно.

«Неужели не пришла?»

Нет, вот показалась она, чтото оживленно говорит своим собеседникам – повару Парфену и Федору. Выглянула в окно: ждет! Увидала Федора Федоровича. Приветливо замахала ему рукой.

Ушаков улыбнулся в ответ, ускорил шаги.

Он шел к калитке и думал: «Какое счастье, что на свете есть она, верный, бесценный, нежный друг!»

XXIX