Адмирал Ушаков

- Трудно наше положение, - рассказывал кто-то угрюмо, - тамбовский офицер, что к нам приехал на собрание, рассказывал давеча: армия наша ретираду держит и что-де государь войска покинул и через Москву в Петербург направился.

- Не может того быть, - возразил другой голос, самоуверенный, бойкий, - не может быть, чтобы государь армию свою оставил. Государь там. А армия отходит для того только, чтобы Бонапарта паршивого с войсками его поглубже в леса русские заманить да здесь и прикончить. Окружить и травить, как волков. Истинный Бог, несдобровать этому Бонапарту.

- Сие может и так, а все же... Давно не было, чтобы по своей же земле от неприятельской армии так бежали. Может статься, до самой Москвы Бонапарта вот так вот заманивать будем, - добавил угрюмый рассказчик уже насмешливо.

- До Москвы далеко, до Москвы Бонапарта не пустят, ему еще до Смоленска шею сломают.

Наконец появилось и само начальство - предводитель уездного дворянства, капитан-исправник, городничий, а с ними тамбовский гость в мундире пехотного майора. Заметив в зале Ушакова, Никифоров слегка ему поклонился, городничий сделал то же самое. Имей на себе адмиральскую форму, он удостоился бы и внимания тамбовского гостя, но Ушаков приехал в партикулярном, и тот даже не задержал на нем своего взгляда.

Никифоров представил собравшимся губернского представителя, после чего начал такую речь:

- Господа, вы уже имели возможность слышать о зловещем вступлении армии Наполеона в пределы Российской империи и о манифесте, данном по сему случаю его императорским величеством. Дозвольте зачитать сей манифест.

На некоторое время в зале поднялся легкий шумок - кто-то прокашливался, кто-то высмаркивался, кто-то скрипел стулом, ища более удобную позу, - но вот шумок стих, и Никифоров начал чтение императорского манифеста.

Извещая о французском нашествии, император призывал в своем манифесте встать на защиту веры, отечества и свободы, призывал россиян к созданию народного ополчения.

- "...Сия внутренняя сила, - нараспев читал Никифоров, - не есть милиция или рекрутский набор, но временное верных сынов России ополчение, устрояемое из предосторожности, в подкрепление войскам и для надлежащего охранения отечества..."

Ушаков слушал и вспоминал недавний разговор с мужиками о войне. Он правильно сделал, что не утаил от них опасности, нависшей над Россией. Опасный, зело опасный момент наступил для судеб страны. Русский народ и без того порабощен, а в случае победы неприятеля на него ляжет еще и порабощение иностранное. А допустить сие никак нельзя. Все силы надо собрать, ничего не пожалеть, а ворога победить!..

Когда чтение манифеста подошло к концу, Никифоров налил воды, выпил и, оглядывая притихший зал, заговорил:

- Я думаю, господа, нет особой необходимости выражать нам свои верноподданические чувства. Российское дворянство всегда было и остается надежным оплотом государя и его империи. Все мы готовы отдать за государя свои жизни. Но в настоящий момент государь жертвы такой от нас, дворян, не требует. Государь ждет от нас помощи русской армии, ждет от нас новых регулярных полков, ждет ополчения. - Никифоров с минуту пошептался с сидевшим с ним рядом тамбовским майором и продолжал: - Я уже имел честь представить вам господина Ильина. - Легкий поклон в сторону майора. Господин майор представляет здесь Первый тамбовский пехотный полк, ныне формируемый. Мы, сидящие за этим столом, вместе с гостем из Тамбова обращаемся к вам с просьбой внести пожертвования названному полку. Прошу, господа, подойти по очереди к столу и записать в ведомости сумму, какую желаете внести. Прошу! - повторил он и сделал секретарю, сидевшему за отдельным столиком, знак, чтобы приготовился записывать.

В зале задвигались, зашушукались, но подходить к столу никто не решился. Раздался чей-то голос:

- Много ли надо?

- Для снаряжения и вооружения полка требуются немалые средства, пояснил Никифоров, уже не вставая с места. - Я думаю, неясностей тут быть не может. Чем больше внесем в сие государственное дело, тем будет лучше.

После этого разъяснения других вопросов не последовало. Но и подходить не решались. Все чего-то выжидали.

- Что ж, господа, - поднялся предводитель дворянства с такой улыбкой, словно просил на него не обижаться, - если нет смелых, тогда будем приглашать по списку. - Он придвинул к себе лежавшую на столе бумагу, посмотрел в нее и выкрикнул: - Господин Титов, прошу!

Титов, не поднимаясь с места, запротестовал:

- Почему именно я?

- Вашей фамилией открывается список.

- Сие ничего не значит. Есть дворяне побогаче меня. Пусть они первыми будут.

- Так вы тоже не из бедных. За вами более ста душ мужского пола.

- А много ли от них толку? Каждую копейку со слезами выбиваю. Слава одна, что крестьяне.

Говоря это, Титов все же поднялся с места и не спеша приблизился к столику секретаря.

- Так уж и быть, первый так первый... Запишите от меня пять рублей. И, достав из кармана бумажник, он невозмутимо начал рыться в нем, ища нужную ассигнацию.