Адмирал Ушаков

За оградой лежала массивная каменная плита с надписью, а над ней возвышался небольшой чугунный крест. Да, это была могила дяди Ивана, скончавшегося под именем Федора. Ушаков снял шляпу и низко склонился над плитой, стараясь разобрать надпись. Монахи стали креститься.

— Святой человек был отец Федор, — заговорили они, кончив креститься и почтительно отступив от ограды. — Не было среди братии более справедливого, чем он. За справедливость на муки не побоялся пойти.

Ушаков знал, какие муки, принятые на себя дядей, имели они в виду. В 1774 году, в том самом году, когда по России полыхало восстание под водительством Пугачева, крестьяне Темниковской округи, доведенные до отчаяния поборами и жестокостью темниковского воеводы, пришли к игумену искать справедливости и защиты. Много горькой правды сказано было ими.

— Защити нас, отец, — говорили они, — некуда нам больше идти, не к кому больше обращаться.

Отец Федор выслушал их и поехал к воеводе поговорить начистоту. Однако разговора между ними настоящего не получилось, а получился скандал. Отец Федор назвал воеводу грабителем и кровопийцей, тот его — бунтовщиком, пугачевцем. С тем они и расстались. А потом к игумену явились стражники. Над ним учинили суд, обвинив его в сочувствии пугачевцам, лишили игуменского сана, заковали в кандалы и увезли на студеные Соловецкие острова. Девять лет сидел он в темнице Соловецкого монастыря, девять лет ждал решения о пересмотре его дела, возбужденного по наветам злобствующего на него темниковского воеводы. Только в 1783 году Екатерина II соизволила наконец «даровать» ему свободу. Он вернулся в свой монастырь, но вернулся уж с подорванным здоровьем, и через три года его не стало.

О смерти дяди Ушаков узнал, живя в Севастополе, имея чин капитана бригадирского ранга. Никогда до этого не плакал, не плакал даже после известия о кончине родителя, а тут не выдержал, залился слезами. Целый день не показывался перед матросами, отдавшись власти постигшего его горя.

Долго стоял Ушаков у чугунной ограды, вспоминая любимого человека. Но вот он выпрямился, посмотрел на своих спутников — глаза его оставались сухими, — сказал:

— Пойдемте.

— Может быть, еще в кельи заглянем?

После священной для него могилы продолжать осмотр монастыря уже не хотелось, но он согласился: торопиться было некуда…

Его ввели в узкую длинную комнату с единственным окном, выходившим во двор, и четырьмя аккуратно заправленными койками. В келье оказался всего лишь один человек, смотревший в окно. Когда за вошедшими захлопнулась дверь, он повернул к ним свое хмурое лицо, скривил в презрительной усмешке рот и, ничего не сказав, снова обратился к окну, продолжая прерванное занятие.

— Кто это? — спросил Ушаков своих спутников, когда они вышли из кельи.

— Помещик Веденяпин.

— Помещик?..

— Постригли в монашество на пятилетнее покаяние за убийство крепостных своих.

— Он убил человека?

— Двоих: одного батогом, а другого плетью…

Ушаков отказался продолжать осмотр монастыря и попросил отвести его к настоятелю.

Игумен жил в отдельном кирпичном домике недалеко от собора. Сегодня ему недужилось, но при появлении Ушакова он поднялся, пошел навстречу, перекрестил, благословляя. Сморщенное лицо его было желто, борода и волосы отливали древней сединой. А ведь был он лет на шесть-семь моложе Ушакова.

— Присаживайтесь, Федор Федорович, сейчас чаевничать будем. — Он сделал монахам знак, чтобы их оставили одних, и, когда те вышли, спросил: — Понравилось у нас?

Ушаков отвечал, что он восхищен собором и всем ансамблем строений такое встречается не часто.

— Это все он, дядюшка ваш, отец Федор, царство ему небесное. Его главная заслуга. И мне довелось кое-что сделать, — добавил отец Филарет не ради хвастовства, а для того только, чтобы гость знал, с кем имеет разговор. — Раньше я здесь живописцем и зодчим служил. В миру звали меня Былининым. Былинин Филипп Иванович. В монастырь пришел в тот год, когда отца Федора в Соловки сослали. Он был моим первым наставником. А теперь вот самому приходится православных на путь истинный наставлять.

Игумен тяжело вздохнул, вспомнив, видимо, как нелегко приходится нести ему Божескую службу.

— Дядя верил в церковь как в силу, способную утвердить в разуме людей справедливость, — сказал Ушаков.

Игумен подтвердил:

— Это правда. Но примечаю я, — добавил он, — справедливость сию даже среди Божьих служителей утвердить трудно. — Филарет налил из самовара чаю, одну чашку придвинул гостю и продолжал: — Однажды завязался у нас спор с Саровским монастырем из-за озера Глушицы. По справедливости, озеро сие нам должно принадлежать, но Саров стал оспаривать наши права. Дело дошло до консистории. Назначили следственную комиссию. Два года тянула дело сия комиссия. Мы представили ей веские доказательства своего права. И все же решение принято было в пользу Саровского монастыря, потому как у того монастыря более сильные покровители оказались.

Отец Филарет попил немного чаю и вернулся к прерванному разговору: