Адам в Аду

— Где он? — закричал Кривцов. Он швырнул коробку на пол. — Что-то подсыпали мне в стакан, а когда я уснул, подменили кристалл! Второй раз со мной этот номер не пройдет!

Кривцов раскрывал двери шкафов и подсобных помещений.

— Где? — крикнул он, сметая со стола Чистякова бумаги.

— Где? — вопил он, когда роботы-охранники выводили его из лаборатории.

Коробка вылетела следом. Кристалл выпал из нее. Кривцов подобрал его — на поверхности блестели капли раствора. Кристалл был совсем свежим. Едва ли Чистяков мог подменить его. Едва ли он успел бы это сделать.

— Вы не видели, сюда не привозили свежий труп? — спросил Кривцов у роботов, преграждающих ему путь обратно в институт.

— Ваши права доступа ограничены, — равнодушно ответили те.

— Я, я Кривцов!

— Ваши права доступа ограничены.

— Вы не видели…

Он сел на крыльце.

Серое московское небо плакало снегом, снежинки ложились на заплаканный кристалл. Из глаз Кривцова лились слезы.

Были то слезы о друге или о разбитых мечтах — он и сам не знал.

Он ошибался во всем, и у него не было ни времени, ни желания что-то менять.

Он ошибался в себе. Он зашел в тупик, и у него нет времени и сил начинать все сначала. Налево пойдешь — коня потеряешь, направо пойдешь — жизнь потеряешь… Кривцов потерял себя для бессмертия.

— Я Кривцов. Вы не видели…

— Здесь богатых нет, — густой, добродушный бас, похожий на Сашкин. — На вот, сколько есть…

Звон мелочи.

Кривцов поднялся — невмоготу было сидеть здесь, рядом с местом, где исполнялись мечты — других, но не его, Кривцова, мечта. Он вышел, почти ничего не видя, натыкаясь на людей, похожих на стены, не видя и не узнавая никого. Вокруг были стены и нейрокристаллы, нейрокристаллы и стены. Потолок обрушился, осыпался на него грудой камней. Он поднимал их один за другим — это были нейрокристаллы. Серые, болотные, ржавые, черные, все как один — мучительно безобразные. Нейрокристаллы окружали его, надвигались, некоторые — пытались говорить с ним.

Сколько их он перебрал за свою жизнь, надеясь отыскать среди них бриллиант. Но их нет. Ни одного в этом мире, который он, Кривцов, пытался понять. В чем он ошибся? Он ведь знал, он все знал, все многократно проверял. Серотонин, дофамин, окситоцин — три волшебных ключа к этому миру. Свобода, счастье, любовь. Белый, серебряный, лазурный.

Три инструмента бога.

Кривцов исступленно замотал головой. Среди богов тоже бывают неудачники.

— Я же сделал все, чтобы понять… — простонал он, скорчившись под лавиной кристаллов, под черным, серым, охристым и багряным. — Как это работает…

Кривцов стоял на коленях посреди улицы. В белом халате поверх рубашки, волосы растрепались и закрыли лицо, джинсы промокли от снега. Люди обходили его стороной, дети показывали пальцем, собаки лаяли.

Он ненавидел собак.

Там, за пределами его собственного нейрокристалла, белизна мира слепила глаза.

Кривцов зажмурился. Медленно поднявшись на ноги и прижав к себе Илюху, он поплелся к метро, оставляя на заснеженном тротуаре темные следы.

24. Ро

Ро бежал по тропинке. Ему было восемь лет, и он проводил лето на даче у Сеньки, то ли двоюродного, то ли троюродного брата по матери. Бежать было тяжело — только что тетя Нина до отвала накормила мальчишек пирожками с вишней. Вишня была сладкая, а внутри пирожка растекалась горячим соком. Ро сам помогал ее собирать — ради этого тетка разрешила им с Сенькой залезть на дерево, и под Сенькой хрустнула ветка.

Теперь они бежали к реке, куда Сенькин отец с друзьями ушел ловить рыбу. Мальчишки сняли футболки, хотя Ро немного стеснялся своего бледного московского тела.

Вдруг Сенька остановился, схватил его за руку и потянул назад. Навстречу им по тропинке шла женщина — пожилая, в платке и шерстяном платье, несмотря на жару, со смуглым, удивительно морщинистым лицом, она смотрела куда-то мимо мальчиков.

— Кто это? — шепотом спросил Ро, оробев.

— Это из крайнего дома, — прошептал в ответ Сенька. — Говорят, колдунья. Из дома выходит редко, но если на кого посмотрит, то тот сразу умирает!

— Да ну? — недоверчиво переспросил Ро.

— Я тебе говорю, драпать надо, пока она нас не увидела!

Ро не верил в колдунью, но женщина выглядела и впрямь странно. К тому же, береженого бог бережет — так часто говорила мама, и значило это, кажется, что Сенька прав и надо драпать.

Старуха медленно повела головой в сторону мальчишек.

— Бежим! — завопил Сенька и бросился наутек.

Ро дернулся за ним.

— Опять прошлое? — спросил рядом знакомый голос.

Наверное, да, потому что он помнил, что через несколько лет снова приехал к Сеньке и осторожно спросил про старуху.

— Ты про бабу Таню, что ли? — усмехнулся Сенька, небрежно поигрывая ножичком. Тот послушно летел в рябину, растущую метрах в десяти от них, и втыкался в кору с глухим ударом. Ро было жаль дерево, но мелькание ножа в загорелых Сенькиных пальцах завораживало. — Мать к ней ходит раз в неделю, продукты носит. Слепая она…

А Сенька воровал из ее сада яблоки. Ро как-то ходил с ним и видел старуху — она сидела на лавке у дома, на солнышке, прикрыв глаза, а потом повернулась и посмотрела прямо на него.