Адам в Аду

Ро прошел в прихожую, зацепился за торчащий из дверной коробки гвоздь, чуть не упал, но устоял на ногах и, наконец, оказался в комнате, где совсем недавно жил сам. Рука сама потянулась к выключателю — вспыхнул свет. Ро огляделся. Здесь ничего не изменилось, даже мольберт и холсты его стояли, аккуратно сложенные, у стены. На том, что был ближе всех к двери, был написан раскинутый крестом человек. Лица у него еще не было.

Ро отвернул его к стене.

Андрей пропустил в комнату Бунтаря и вошел сам. Плотно прикрыв дверь, обернулся к гостям, и Ро смог, наконец, разглядеть его. Тело нового знакомого не отличалось от тела Ро или Бунтаря, хотя Ро отметил прямую осанку и подбородок, слегка выдвинутый вперед, отчего вид у Андрея был решительный и упрямый. Джинсы с пузырями на коленях и рубаха с залатанными локтями были теми же, что Ро уже видел на Кривцове, в тот день, когда оказался здесь впервые.

— Устраивайтесь! — Андрей указал гостям на диван.

— А где…? — начал Бунтарь. Андрей оборвал его:

— Спит. И проспит еще долго. Вам не нужно о нем думать! Это моя проблема!

Андрей говорил коротко и с напором, казалось, что он силой выталкивает из себя слова. Он помолчал, прислушиваясь, потом заговорил снова:

— Он не заходит ко мне. Не интересуется ничем, кроме себя. Он слабый человек. Жалкий, я бы сказал.

Ро заметил странный взгляд, брошенный на Бунтаря.

Бунтарь же, казалось, задумался.

— Жалкий, говоришь? Раньше никто не посмел бы назвать его жалким.

— Старый приятель? — понимающе усмехнулся Андрей.

— Я не хочу играть в загадки, — Бунтарь встретил его взгляд. — Мы знакомы?

Андрей улыбнулся.

— Пожалуй, да. Ты выбрал такую вызывающую кличку, что я начал сомневаться в том, что это ты!

— Возможно, стоит представиться.

— Возможно. Андрей Разумовский.

— Родион Светлов, — тихо ответил Ро, смутно догадываясь, что его имя никому не интересно.

Бунтарь покачал головой, улыбнулся каким-то своим мыслям:

— Александр Левченко.

Ро сидел на диване, стараясь вжаться в спинку. Разумовский оседлал стул и, положив подбородок на спинку, рассматривал гостей. Бунтарь — Левченко — устроился в углу напротив, руки на коленях, голова запрокинута.

— И ты, Андрей, все еще хочешь свободы? — спросил он наконец.

— А ты? Все еще считаешь бессмертие злом? — порывисто ответил Разумовский. — Теперь ты сам сдох!

— Мы не можем измениться, — слабо улыбнулся Левченко. — Я сам это доказал, и, знаешь, эта теория до сих пор кажется мне неоспоримой и блестящей.

— Ты сдох из-за нее! Из-за своей идиотской упертости! Не дороговата ли идейка?

Левченко промолчал, по прежнему глядя в потолок. Разумовский понизил тон:

— Думаешь, надолго ты пережил меня?

— Думаю, нет. Я не знал о твоей смерти.

— Забавно, да? — мрачно рассмеялся Разумовский. — Гениальный ученый и политик и лидер оппозиции сдохли одновременно. За идею, чтоб ее! Проверяй теорию на практике, Левченко! Авось Кривцов был прав, и найдется лазейка.

— Как я понимаю, он не нашел ее за шесть лет?

— Думаешь, он искал? Он трахал баб, считая каждую из них очередным идеалом! Он был так искренен в своем восхищении, что ему отдавались даже самые добродетельные! Он запутался в галлюцинациях и уверял, что ищет путь — конечно же, единственно верный! Искал кристаллы на помойке, перепрошивал их собственной кровью, взятой под кайфом. Они менялись, да. Ненадолго.

Левченко покачал головой:

— Идеал на кончике иглы, счастье на расстоянии трипа… А ведь был неплохой ученый.

— А кто виноват?! Если бы не твоя упертость, был бы твой Венечка в шоколаде!

— Ничего бы не изменилось. Пойми, Андрей, они не развиваются! Не растут! Не меняются! Это пытка! Это та же клетка, только не вовне, а внутри!

— Ты сам сейчас — такой, — Андрей вскочил и прошелся по комнате. — И где они, эти прутья? Ну, где? В тебе говорит живой Левченко!

— А в тебе — живой Разумовский. В том-то и беда! Ты навсегда останешься кем-то, кем уже не являешься.

— Ладно, — Разумовский упал на диван рядом с Ро. — Ты здесь. Ты удрал из клетки и вытащил вот его. Зачем?

— Видишь ли, — после недолгого раздумья сказал Бунтарь, — я привык быть по другую сторону решетки.

Разумовский хмыкнул.

— Мне нужно время, — сказал Бунтарь, снова уставившись в потолок. — Я хочу понять, как изменился мир.

— Нахрена? Если ты так уверен в своей драгоценной теории? Ты же все равно не изменишь ни себя, ни своего отношения к ситуации!

— Отношение — штука двусторонняя, — возразил Бунтарь. — Любой эксперимент зависит от условий. Я неизменен, но не знаю, как я отнесусь к изменившемуся миру.

Разумовский повернулся к Ро:

— А ты что скажешь?

Ро не ждал вопроса и не сразу понял его. Гудение в голове заглушало остальные звуки, и его удивляло, как эти двое не замечают этого.

Ему задали вопрос. Надо было отвечать.

Ро скользнул взглядом по холстам у стены, по терминалу, мигающему одиноким огоньком, по всей этой комнате, знакомой и незнакомой одновременно, и понял, что не знает, чего хочет.