Адам Бид

В этот же вечер, при закате солнца, пожилой джентльмен стоял, прислонившись спиною к калитке ворот стонитонской тюрьмы, и говорил несколько слов уходившему капеллану. Капеллан ушел, но пожилой господин оставался в прежнем положении, смотря на тротуар и почесывая подбородок в раздумье, когда он был пробужден приятным чистым женским голосом, спрашивавшим:

– Не дозволите ли вы мне пройти в тюрьму?

Он повернул голову и пристально смотрел на говорившую в продолжение нескольких минут, не отвечая.

– Я видел вас прежде, – сказал он наконец. – Помните вы проповедь на деревенском поле в Геслопе, в Ломшепре?

– Как же, сэр, помню очень хорошо. А вы не тот ли джентльмен, который тогда слушал верхом?

– Да. Зачем вы хотите войти в тюрьму?

– Мне нужно видеть Хетти Соррель, молодую женщину, приговоренную к смерти, и остаться с нею, если мне позволят. Имеете вы какую-нибудь власть в тюрьме, сэр?

– Да, я имею власть и могу приказать, чтоб вас впустили. Но разве вы знаете преступницу Хетти Соррель?

– Да, мы родственницы: моя родная тетка замужем за ее дядей, Мартином Пойзером. Но я находилась в Лидсе и узнала об этом большом несчастье так поздно, что только успела прибыть сюда сегодня. Умоляю вас, сэр, ради любви нашего Небесного Отца, позвольте мне войти к ней и остаться с нею.

– Как вы узнали что она была приговорена к смерти, когда вы только что прибыли из Лидса?

– Я видела моего дядю после суда, сэр. Он теперь отправился домой, и бедная грешница покинута всеми. Прошу вас, получите дозволение для меня остаться с ней.

– Как! вы решаетесь провести всю ночь в тюрьме? Она очень упряма и едва отвечает, когда говорят с нею.

– О, сэр! может быть, Богу еще будет угодно открыть ее сердце. Не станем медлить.

– В таком случае, пойдемте, – сказал пожилой господин, позвонив; их тотчас же впустили. – Я знаю, у вас есть ключ, которым вы открываете сердца.

Дина машинально сняла шляпку и шаль, лишь только они вошли во двор тюрьмы; она имела привычку снимать их, когда проповедовала, молилась и посещала больных, и когда они вошли в комнату тюремщика, то она положила их на стул, не думая. В ней не видно было никакого волнения; она выказывала глубокое сосредоточенное спокойствие, будто даже и в то время, как она говорила, ее душа в молитве находила невидимую опору.

Пожилой джентльмен, переговорив с тюремщиком, обратился к ней и сказал:

– Тюремщик сведет вас в келью обвиненной и оставит на ночь, если вы того желаете. Но вы не можете получить свечи в продолжение ночи: это противно правилам. Мое имя полковник Тоукли; если я могу быть вам в чем-нибудь полезен, то спросите у тюремщика мой адрес и приходите ко мне. Я принимаю некоторое участие в Хетти Соррель ради этого славного малого Адама Бида. Мне случилось видеть его в Геслопе в тот же самый вечер, когда я слышал вашу проповедь, и сегодня узнал его в суде, несмотря на его болезненный вид.

– Ах, сэр! не можете ли вы сказать мне что-нибудь о нем? Не знаете ли вы, где он живет? Мой бедный дядюшка был слишком убит горем и ничего не помнил.

– Очень близко отсюда. Я узнал о нем все от мистера Ирвайна. Он живет над лавкой жестянщика, в улице, направо от входа в тюрьму. С ним старик школьный учитель, а теперь прощайте. Желаю вам успеха.

– До свидания, сэр. Благодарю вас.

Когда Дина шла через тюремный двор с тюремщиком, стены при торжественном вечернем свете казались выше, нежели днем, и прелестное, бледное лицо в чепчике еще более обыкновенного походило на белый цветок на этом мрачном фоне. Тюремщик все время искоса посматривал на нее, но не произносил ни слова: он как-то неясно сознавал, что звук его собственного грубого голоса был бы оскорбителен в эту минуту. Он зажег свечу, когда они вошли в темный коридор, который вел к келье приговоренной, и потом, как мог учтивей, сказал:

– Теперь в келье будет, вероятно, уж почти совершенно темно, но я могу постоять немного со свечой, если хотите.

– Нет, мой друг, благодарю, – отвечала Дина. – Я хочу войти туда одна.

– Как вам угодно, – сказал тюремщик, повернув ржавый ключе в замке и отворив дверь настолько, чтоб Дина свободно могла пройти в нее.

Луч света из его фонаря упал на противоположный угол кельи, где Хетти сидела на своей соломенной постели, спрятав голову на колени. Казалось, она спала, а между тем шум замка, вероятно, разбудил ее.

Дверь снова затворилась, и в келью проникал сквозь решетку небольшого высокого окна только свет вечернего неба, при котором едва можно было различить лица людей. Дина с минуту сидела спокойно, не решаясь говорить, потому что Хетти, может быть, спала, и смотрела на неподвижную фигуру с истинною грустью. Потом она кротко произнесла:

– Хетти!

Можно было заметить слабое движение во всем существе Хетти, содрогание, произведенное как бы слабым электрическим ударом, но она не подняла головы. Дина заговорила снова голосом, сделавшимся более громким от неудержимого волнения:

– Хетти… это Дина.

Она снова заметила слабое, трепетное движение во всем существе Хетти; не открывая лица, она немного приподняла голову и как бы прислушивалась.

– Хетти… Дина пришла к тебе…