Ада, или Отрада

«Я просто обязан заметить Марине, – сказал Демон, прополоскав десны и медленно сглотнув, – что ее мужу не следует хлестать можжевеловку и лучше держаться французских и калифранцузских вин, памятуя о том ударчике, который он недавно перенес. На днях я встретил его в городе, возле Мэд-авеню: гляжу, идет в мою сторону, довольно бодро, но едва он меня увидел, за квартал, завод у него начал слабеть, и он, сделав несколько шагов, беспомощно стал на месте, так и не дойдя до меня! Не думаю, что это нормально. Ну да ладно. Пусть наши милашки никогда не встретятся, как мы говорили в Чузе. Только юконцы думают, что коньяк вредит печени, ведь у них, поди, ничего, кроме водки, нет. Что ж, я рад, что ты так сдружился с Адой. Это хорошо. Только что в галерее я столкнулся с очень соблазнительной субреткой. Она ни разу не подняла своих длинных ресниц и отвечала по-французски, пока я – Пожалуйста, сынок, сдвинь эту ширму чуть в сторону, вот так, закатный клинок, особенно из-под грозовой тучи, не для моих бедных зениц. Или бедных сердечных желудочков. Тебе нравятся такие, Ван: склоненная головка, голая шея, высокие каблучки, торопливая походка, покачиванье бедер? Нравятся, скажи?»

«Знаете, сэр —»

(Сказать, что состою в клубе «Венера», будучи его самым молодым членом? Он тоже состоит? Подать знак? Пожалуй, не стоит. Придумать.)

«Собственно, я сейчас прихожу в себя после пылкого романа в Лондоне со своей партнершей по танго. Ты видел, как я с ней танцую, когда прилетал на последнее выступление, помнишь?»

«Еще бы. Забавно, что ты это так назвал».

«По-моему, сэр, вам уже довольно бредней».

«Хорошо, хорошо, – ответил Демон. Его одолевала одна деликатная проблема, которая была вытеснена из сознания Марины лишь бестолочью родственной догадки, хотя она могла проникнуть в него через какую-нибудь заднюю дверь; ибо бестолочь всегда синонимична толчее, и нет ничего полнее пустого ума. – Конечно, – продолжал Демон, – спорить о пользе летнего отдыха в деревне не приходится…»

«Жизнь на вольном воздухе и все такое», поддакнул Ван.

«Неслыханно, чтобы юнец следил за тем, сколько выпил его отец, – заметил Демон, наливая себе четвертую рюмку. – С другой стороны, – вернулся он к своей мысли, мелкими глотками опустошая хрупкий сосуд с тонкой ножкой и золотым ободком, – жизнь на вольном воздухе может показаться довольно унылой без летнего романа, а здешние холмы, согласен, редко посещают подходящие молодые особы. Есть, правда, та прелестная дочка Эрминина, une petite juive très aristocratique, но она, сколько знаю, обручена. Между прочим, мадам де Пре сказала мне, что ее сын записался добровольцем и скоро примет участие в той скверной заграничной авантюре, в которую нашей стране не стоило ввязываться. Любопытно, есть ли другие воздыхатели, которые останутся после его отъезда?»

«Господь с тобой, нет, – ответил честный Ван. – Ада вовсе не легкомысленная девица, у нее нет ухажеров – кроме меня, ça va seins durs. Ах, кто же, кто, папа, сказал так, вместо “sans dire”?»

«Да! Кинг Винг! В ответ на мой вопрос, как ему нравится его жена француженка. Что ж, превосходно – я об Адушке. Ты говоришь, она любит лошадей?»

«Она любит все то, что любят наши красавицы – балы, орхидеи, “Вишневый сад”».

Тут в комнату вбежала сама Адушка. Да-да-да, вот и я! Лучезарна!

Старый Демон, с горбом радужных крыл, привстал и тут же снова сел, обнимая Аду одной рукой, держа в другой свою рюмку, целуя девушку в шейку, в волосы, впитывая ее свежесть с таким пылом, какого не ждешь от дядюшки. «Ура! – крикнула она (и это вырвавшееся из ее детства восклицание вызвало в Ване умиленiе, melting ravishment, attendrissement, даже большее, чем, казалось, испытывал его отец). – Как здорово, что ты добрался до нас! Раздирая тучи! Ухнув вниз на Тамарин замок!»

(Лермонтов в пересказе Лоудена.)

«В последний раз, – сказал Демон, – я имел удовольствие видеть тебя в апреле. Ты была в плаще и черно-белом шарфе, и от тебя разило какой-то мышьяковой дрянью после дантиста. Ты будешь рада узнать, что доктор Жемчужников женился на своей секретарше. А теперь к делу, душа моя. Я не против твоего платья (черное, облегающее, без рукавов), я готов смириться с тем, как романтично убраны твои волосы, я не стану особенно возражать против “лодочек” на босу ногу, твои духи “Beau Masque” – passe encore, но, сокровище мое, я презираю и попросту отвергаю эту багрово-синюю краску на губах. Очень может быть, что в старой доброй Ладоре такой тон в моде, но точно не в Мане или Лондоне».

«Ладно», сказала Ада и, показав свои крупные зубы, с силой вытерла губы крошечным платком, вынутым из-за пазухи.

«И это тоже провинциально. Тебе следует носить черный шелковый ридикюль. А сейчас вы увидите, какой из меня прорицатель: ты мечтаешь стать концертной пианисткой!»

«Вот уж, – сказал Ван с негодованием. – Ничего подобного. Да она ни единой ноты не может взять!»