Ада, или Отрада

Какое-то музыкальное приспособление исходило джунглевой дрожью, раскрытые сумки тирольской четы стояли в неприятной близости – и Ван приплатил официанту, чтобы тот перенес их столик на дощатый настил заброшенной пристани. Аду восхитила популяция водоплавающих птиц: хохлатая чернеть – черные утки с контрастно-белыми боками, делающими их похожими на покупателей (это и другие сравнения принадлежат Аде), уносящих под каждой рукой продолговатые плоские коробки (новый галстук? перчатки?), в то время как черный хохолок напоминал голову четырнадцатилетнего Вана, только что окунувшегося в ручье; лысухи (которые все-таки вернулись), плавающие со странным качающимся движением шеи, как ходят лошади; маленькие поганки и большие, украшенные гребнями и прямо держащие головки, в их манере поведения было что-то геральдическое. Последние совершали, по ее словам, чудесные брачные ритуалы, очень близко подплывая друг к дружке – так (поднимает согнутые в виде скобок указательные пальцы), вроде двух книжных подставок, между которыми нет книг, и поочередно качая головами, отливающими медным оперением.

«Я спрашивал тебя о ритуалах Андрея».

«Ах, Андрей так счастлив видеть всех этих европейских птиц! Он заядлый охотник и прекрасно разбирается в нашей западной дичи. У нас на Западе водится очень милая маленькая поганка с черной лентой вокруг толстого белого клюва. Андрей называет ее пестроклювой чомгой. А вон та большая чомга, говорит он, это хохлушка. Если ты еще раз так нахмуришься, когда я скажу что-нибудь невинное и в целом довольно забавное, я поцелую тебя в кончик носа на глазах у всех».

Искусственно, хотя и совсем чуть-чуть, не в лучшей ее виновской манере. Но она мгновенно нашлась:

«Ах, смотри, морские чайки играют в “трусливую курицу”!»

Несколько rieuses, часть из которых все еще носили свои тесные летние шляпки, расположились хвостами к дорожке, как на насесте, на идущем вдоль берега ярко-красном поручне, и смотрели, кто из них с приближением следующего прохожего не испугается и останется на месте. Когда Ван и Ада подошли, большинство сорвались и перелетели на озерную гладь; одна взмахнула хвостовыми перьями и сделала движение, подобное книксену, но решила выдержать еще мгновение и осталась сидеть на поручне.

«Кажется, мы наблюдали этот вид в Аризоне только однажды, вблизи Соленого Затона – что-то вроде искусственного озера. У наших обычных чаек совсем другие кончики крыльев».

Плывшая в отдалении хохлатая чомга медленно, очень медленно начала тонуть, затем резко совершила нырок прыгающей рыбы и, показав свой глянцевито-белый испод, исчезла под водой.

«Ну почему, ради всего святого, – спросил Ван, – ты не дала ей понять тем или иным образом, что не сердишься на нее? Твое фальшивое письмо ранило ее в самое сердце!»

«Пах! – выдохнула Ада. – Она поставила меня в крайне неловкое положение. Меня нисколько не удивляет ее ненависть к Дарье (которая желала нам только добра, бедная дура, – достаточно глупая для того, чтобы предостеречь меня от возможных “заражений”, к примеру, “лабиальным лезбионитом”. Лабиальный лезбионит!), но это не давало Люсетте основания разыскивать Андрея в городе и сообщать ему, что она состоит в дружеских отношениях с человеком, которого я любила до замужества. Он не посмел досаждать мне своим возродившимся любопытством, но пожаловался Дарье на неоправданную жестокость Люсетты».

«Ада, Ада, – простонал Ван, – я хочу, чтобы ты отделалась от своего мужа и от его сестрицы, сейчас же!»

«Дай мне две недели, – сказала она, – мне нужно вернуться на ранчо. Мне невыносима мысль, что она станет рыться в моих вещах».

Поначалу все шло словно по указке какого-то доброжелательного гения.

К великой потехе Вана (безвкусную демонстрацию которой его возлюбленная не одобряла, но и не осуждала), Андрей большую часть недели пролежал с простудой. Дороти, прирожденная сиделка, намного превосходила Аду (которая сама никогда не болела и не выносила вида захворавшего человека) во всем, что касалось ухода за больным, готова была, к примеру, читать потеющему и хрипящему пациенту старые выпуски газеты «Голосъ Феникса»; но в пятницу гостиничный врач отправил его в ближайший Американский госпиталь, где даже сестре не разрешалось его навещать из-за «необходимости каждодневных рутинных анализов» – или скорее потому, что бедняга желал принять удар судьбы в мужественном одиночестве.

Все последующие дни Дороти использовала свой досуг, чтобы шпионить за Адой. Стерва была уверена в трех вещах: что у Ады есть любовник в Швейцарии, что Ван – ее родной брат и что именно он устраивает своей неотразимой сестре тайные свидания с человеком, которого она любила до замужества. То восхитительное обстоятельство, что все три пункта по отдельности были истинны, но вместе представляли собой окрошку несусветного вздора, служило для Вана еще одним нескончаемым источником потехи.