Ада, или Отрада

«О, это продолжалось на ранчо Марины чуть ли не каждую ночь и нередко еще во время сиесты. При всем том, в промежутках между этими vanouissements – ее выражение – или во время менструаций, которые, веришь или нет —»

«Я могу поверить во что угодно», сказал Ван.

«– у нас с ней всегда совпадали, мы оставались обычными сестрами, ведущими рутинные разговоры, имеющими мало общего друг с другом – она собирала кактусы или повторяла свои реплики для следующего прослушивания в Стерве, а я много читала или срисовывала красивые эротические картинки из альбома Запрещенных Шедевров, который мы нашли, апропо, в оставленной Белль коробке корсетов и хрестоматий, и я могу заверить тебя, что они были намного реалистичнее свитков Монга Монга, очень плодовитого в 888 году, за тысячу лет до того, как Ада сказала, что они иллюстрируют восточную гимнастику, когда я случайно наткнулась на них в углу одного из своих укрытий. Так проходил день, а потом зажигалась звезда и огромные ночницы на шестереньках карабкались вверх по оконным стеклам, и мы сплетались и сливались, пока не забывались сном. И вот так я научилась…», закончила Люсетта, смежив веки и заставив Вана всего сжаться из-за дьявольски точного повторения сдержанного тихого хныканья, каким у Ады сопровождался миг высшего наслаждения.

В эту минуту, как в умело состряпанной пьесе, прослоенной для разрядки комичными сценками, загудел медный кампофон, и не только закулдыкали радиаторы отопления, но и содовая в открытой бутылке участливо зашипела.

Ван (раздраженно): Не разобрал первое слово… Как-как? L’adorée? Минуту. (К Люсетте.) Пожалуйста, не уходи. (Люсетта шепотом произносит французское детское слово с двумя «п».) Окэй (указывает в сторону коридора). Простите, Полли. Итак, вы сказали l’adorée? Нет? Прочитайте все предложение. Ах, la durée. La durée это не… какое еще либидо? А, либо «длительность». Синонимы? Еще раз прошу меня извинить, я должен заткнуть этот газированный фонтан. Не кладите трубку. (Кричит в сторону «cory door», как они называли длинный проход на втором этаже Ардис-Холла.) Люсетта, пусть переливается, все равно!

Он наполнил себе вторую рюмку бренди и на одну дурацкую секунду задумался, от чего он, чорт возьми, только что отвлекся. Ах да, поллифон.

Трубка не подавала признаков жизни, но едва он повесил ее, как аппарат вновь загудел, и одновременно Люсетта несколько раз раздельно стукнула в дверь.

Ван: La durée… Господи, да входи без стука… Нет, Полли, стук к вам не относится: это моя маленькая кузина. Продолжим. La durée никакой не синоним длительности, хотя термин и проникнут, да, как “проникать”, именно этим представлением философа. Что снова не так? Не уверены, что речь идет о durée, а не о dorée? D, u, r. Я полагал, что вы владеете французским. Ах, вот как. До свидания.

«Моя машинистка, заурядная, но всегда доступная блондинка, не смогла разобрать “durée”, отчетливо написанный у меня термин, поскольку, по ее словам, она знает французский, но не научный французский».

«По-моему, – заметила на это Люсетта, смахивая с длинного конверта каплю содовой, – Бергсон годится или для совсем юных, или для очень несчастных людей, вроде стоящей перед тобой всегда доступной rousse».

«За распознание Бергсона, – сказал греходаватель, – ставлю четверку с минусом dans ton petit cas, не больше. Или мне вознаградить тебя поцелуем в крестик, чем бы он ни оказался?»

Морщась, иначе скрещивая ноги, наш молодой Вандемонианец проклинал про себя то состояние, в которое его вверг образ четырех угольков лисицы, расположенных крестом. «Состояние» – один из синонимов к слову «положение», а прилагательное «человеческий» может быть истолковано как «мужской» (поскольку L’Humanité означает «Mankind» – «человечество» по-английски, но также и «мужской пол»!), и вот так, милые мои, Лоуден недавно перевел название дешевого романа malheureux Помпье «La Condition Humaine», в котором, между прочим, термин «Вандемонианец» снабжен следующим вздорным пояснением: «Koulak tasmanien d’origine hollandaise». Выпроводи ее, пока не поздно.

«Если ты серьезно, – сказала Люсетта, проведя язычком по губам и прищурив потемневшие глаза, – то, радость моя, ты можешь сделать это прямо сейчас. Но если ты смеешься надо мной, то ты отвратительно жестокий Вандемонианец».

«Будет, будет, Люсетта, крестик всего лишь означает маленький крест, ничего другого, что еще? Это какой-нибудь талисман? Ты только что говорила о красной кнопке или пешке. Это то, что ты носишь или носила на шейной цепочке? Маленький коралловый желудь, glandulella весталок Древнего Рима? Что с тобой, девочка?»

Все так же с прищуром глядя на него: «Воспользуюсь случаем, – сказала она, – объясню, хотя это всего лишь одно из “ласкательно-башенных” словечек нашей сестры, а я думала, что ты знаком с ее словарем».