Ада, или Отрада

«Кое-кому эти мелочи слишком глубоко запали в память, Люсетта. Пожалуйста, довольно».

«Кое-кто, Ван, помнит эти мелочи намного отчетливее, чем всякие важные происшествия. К примеру, во что вы были одеты в разные дни, в каждый долгий, щедрый день, с солнечными лучами на стульях и на полу. Я-то была практически голой, будучи всего лишь бесполым невинным ребенком. Она же надевала мальчишескую рубашку и короткую юбку, а ты носил только мятые запачканные шорты, еще даже shorter [короче], оттого что измятые, и они всегда пахли одинаково после того, как ты с Адой побывал на Терре, с Раттнером на Аде, с Адой на Антитерре в Лесу Ардиса. О, от них определенно несло, знаешь ли, от твоих штанишек, лавандовой Адой и ее кошачьим кормом и затхлостью твоего рожкового стручка!»

Должно ли письмо, теперь лежащее рядом с бренди, слушать все это? Было ли оно в самом деле от Ады (адрес не указан)? Потому что сейчас звучало безумное, пугающее любовное письмо Люсетты.

«Ван, это заставит тебя улыбнуться» <так в рукописи. Ред.>.

«Ван, – сказала Люсетта, – это заставит тебя улыбнуться (не заставило: такого рода посулы редко сбываются), но если ты задашь знаменитый Вопрос Вана, я отвечу утвердительно».

Вопрос, заданный им малышке Кордуле. В том книжном магазине, за вращающейся стойкой с дешевыми книжками в мягких обложках: «Гитаночка», «Наши парни», «Клише в Клиши», «Шесть шипов», «Библия без сокращений», «Мертваго навсегда», «Гитаночка»… В beau monde он был известен тем, что задавал этот вопрос при первом же знакомстве со всякой молодой леди.

«О, не думай, что это было легко! В припаркованных автомобилях и на шумных вечеринках приходилось все время быть начеку, отшивать приставал! И только прошлой зимой на Итальянской Ривьере был один мальчик лет четырнадцати или пятнадцати, такой не по годам развитый, но ужасно застенчивый и неврастеничный молодой скрипач, напоминавший Марине ее брата… И вот почти три месяца, каждый благословенный вечер я позволяла ему трогать себя, а сама трогала его, после чего наконец могла спать без снотворного, но, не считая его, я ни разу не поцеловала мужского эпителия за всю свою любовь, то есть жизнь. Слушай, я готова поклясться, что никогда этого не делала, клянусь… клянусь Вильямом Шекспиром (драматически воздевает руку к полке с длинным рядом толстых красных томов)».

«Погоди! – крикнул Ван. – Это собрание сочинений Фолкнерманна, брошенное прежним жильцом».

«Пах!» – произнесла Люсетта.

«И пожалуйста, обходись без этого словца».

«Прости – о, я знаю, о, я не буду».

«Конечно ты знаешь. И все-таки ты очень милая. Я рад, что ты пришла».

«Я тоже рада. Но Ван! Даже не думай, что я преследую тебя, чтобы твердить, как безумно и несчастно я в тебя влюблена и что ты можешь делать со мной все, что захочешь. Если я просто не нажала на кнопку звонка и не сунула это письмо в горящую щель, чтобы тут же бежать, то это потому, что мне нужно было тебя увидеть, потому что есть еще кое-что, о чем тебе следует знать, даже если ты станешь презирать и ненавидеть меня и Аду. Отвратительно трудно объяснить, особенно для девственницы – во всяком случае, в формальном отношении, kokotische девственницы, полу-poule, полу-puella. Отдаю себе отчет в деликатности темы, это такие секреты, которые не следует обсуждать даже с единовагинным братом – секретные не только в их моральном и мистическом планах —»

Единоутробным – хотя и достаточно близко. Выражение, конечно, подхватила от своей сестрицы. Знакомый строй и крой. «Твоя синяя тень, платье модного кроя» (пошлая песенка, звучавшая из «Соноролы»). До посинения просила RSVP.

«– но также и в прямом плотском отношении. Потому что, дорогой Ван, в этом прямом плотском отношении я знаю нашу Аду не хуже твоего».

«Выкладывай», устало сказал Ван.

«Она не писала тебе об этом?»

Отрицательный Горловой Звук.

«О том, что мы называли Прижимать Пружинку?»

«Мы?»

«Она и я».

О. Г. З.

«Помнишь бабушкин эскритуар между глобусом и геридоном? В библиотеке?»

«Я даже не знаю, что такое эскритуар, и не могу представить себе никакого геридона».

«Но ты помнишь глобус?»

Пыльная Татария и пальчик Сандрильоны, протирающий место, где предстояло погибнуть захватчику.

«Да, помню; и что-то вроде подставки, разрисованной золотыми драконами».

«Вот это геридон и есть. На самом деле то была китайская подставка, которой красный лак придал японский вид, а между ними стоял эскритуар».

«Между Китаем и Японией? Выражайся яснее. Я все еще не знаю, как выглядит этот твой загадочный маскитуар. Я хочу сказать, выглядел в 1884 или в 1888 году».

Эскритуар. Почти так же плохо, как у другой, с ее Блемолопиями и Молоспермами.

«Ван, Ваничка, мы отвлеклись от главного. А главное заключается в том, что бюро или, если тебе больше нравится, секретер —»

«Ни то ни другое не нравится, но он стоял в изголовье черного дивана».