Ада, или Отрада

Аква говорила, что только очень жестокие или очень глупые люди, да еще невинные дети могут быть счастливы на Демонии, нашей прекрасной планете. Ван чувствовал, что для того, чтобы уцелеть на этой страшной Антитерре, в многоцветном и недобром мире, в котором ему выпало жить, ему придется уничтожить или хотя бы искалечить двух мужчин. Найти их следовало как можно скорее, промедление само по себе могло ослабить его способность к выживанию. Упоение от их истребления не исцелит его сердце, но, несомненно, прочистит мозги. Эти двое находились в двух разных местах, не имевших сколько-нибудь определенных координат – ни точного номера дома на такой-то улице, ни имени квартирмейстера. Он надеялся покарать их достойным образом, если, конечно, судьба подсобит. Он не ожидал, что судьба сначала с комично преувеличенным рвением примется направлять его шаги, а потом вмешается в его дело с усердием неуемного агента.

Перво-наперво он решил отправиться в Калугано, дабы расквитаться с герром Раком. Пораженный необыкновенным горем, он уснул в углу купе, полного чужих ног и голосов, в потрясающем экспрессе, мчавшем на север со скоростью ста миль в час. Он проспал до полудня и сошел в Ладоге, где после бесконечно долгого ожидания сел в другой, еще более тряский и переполненный поезд. Протискиваясь по его шатким коридорам, вполголоса кляня торчащих у окон пассажиров, чьи отставленные зады не давали ему пройти, тщетно высматривая подходящий уголок в одном из вагонов первого класса, состоявших из четырехместных отделений, он увидел Кордулу и ее мать, сидевших у окна, напротив друг друга. Два оставшихся места занимали тучный пожилой господин в старомодном темном парике с прямым пробором и мальчик в очках и матроске, сидевший рядом с Кордулой, которая протягивала ему половину своей плитки шоколада. Подвигнутый осенившей его блестящей мыслью, Ван вошел к ним, но мать Кордулы сразу его не узнала, и в суете повторного знакомства, во время которого поезд сильно накренился, он наступил на прюнелевый ботинок пожилого пассажира, который громко вскрикнул и невнятно, но не грубо сказал: «Пожалейте (или «уважьте», «поберегите») мою подагру, молодой человек!»

«Не люблю, когда меня называют молодым человеком», сказал Ван больному старику совершенно неуместным резким тоном.

«Он сделал тебе больно, дедушка?» – спросил мальчик.

«Да, – сказал дедушка, – но я никого не хотел обидеть, вскрикнув от боли».

«Даже страдая, следует быть учтивым», продолжал Ван (в то время как другой, лучший Ван, ошеломленный и пристыженный, дергал его за рукав).

«Кордула, – сказала старая актриса с той же находчивостью, с какой однажды подняла с пола и погладила кошку пожарного, забредшую на сцену посреди ее лучшего монолога в “Прочных пигментах”, – почему бы тебе не пойти с этим сердитым молодым демоном в чайный салон? А я, пожалуй, немного вздремну».

«Что-то не так?» – спросила Кордула, когда они заняли столик в очень просторном и вычурном «кекс-салоне», как в восьмидесятые и девяностые годы его называли калуганские студенты-шалопаи.

«Все не так, – ответил Ван. – А почему ты спрашиваешь?»

«Во-первых, мы немного знакомы с доктором Платоновым, и могу сказать, что у тебя не было никаких оснований так отвратительно грубить милейшему старику».

«Мне очень жаль, – ответил Ван. – Давай спросим традиционного чаю».

«Другая странность, – сказала Кордула, – это что ты вообще заметил меня. Два месяца назад ты от меня просто отмахнулся».

«Ты изменилась. Стала очаровательной и томной. А вот сейчас даже еще прелестней. Кордула больше не девственница! Скажи-ка, нет ли у тебя, случайно, адреса Перси де Пре? Конечно, мы все знаем, что он сейчас вторгается в Татарию, но вот если нужно послать ему письмо, то куда? Мне совсем не хочется обращаться к твоей любопытной тетке, чтобы кое-что ему передать».

«Думаю, у Фрейзеров есть, я узнаю. Но куда направляется Ван? Где я могу найти Вана?»

«В его доме: Парк-лейн, пять. Буду там через день-другой. А сейчас я еду в Калугано».

«Та еще дыра. Девушка?»

«Мужчина. Ты знаешь Калугано? Дантист? Лучший отель? Концертный зал? Учитель музыки моей кузины?»

Она отрицательно тряхнула короткими кудрями. Нет, она редко приезжала туда. Дважды на концерт, в сосновом лесу. Она не знала, что Ада берет уроки музыки. Как она поживает?

«Люсетта, – сказал Ван, – Люсетта берет или брала уроки фортепиано. Хорошо. Забудем о Калугано. Эти пышки – очень бедные родственницы чузских. Ты права, j’ai des ennuis. Но с тобой я могу о них забыть. Расскажи мне что-нибудь, чтобы увлечь меня другой темой, хотя ты и так меня увлекаешь, un petit topinambour, как сказал тевтонец в одном рассказе. Расскажи о своих сердечных делах».