Ада, или Эротиада

После своего перевода из Нота в маленькую частную школу в кантоне Во, а также спровоцировавших чахотку летних каникул в Приморских Альпах, Эрик был отправлен в Экс-ан-Вале, чистейший воздух которого, как считалось тогда, способствует укреплению юных легких; однако там разразился мощнейший ураган и прямо на голову мальчику роковым образом грянула с крыши черепица, размозжив ему череп. Среди вещей внука Дэвид ван Вин обнаружил немного стихов и набросок эссе «Вилла Венера: воплощение мечты».

Говоря без обиняков, то было стремление отрока пригасить свои ранние плотские муки идеей и детальной разработкой проекта (возникшего в результате чтения не в меру многочисленных эротических трудов, обнаруженных в доме, который дед вместе с обстановкой купил ему вблизи Венеции у графа Толстого, то ли русского, то ли поляка): так вот, задумывалась целая цепь борделей дворцового типа, которую наследство позволило бы разбросать повсюду «в обоих полушариях нашего венеро-каллипигийского глобуса»^{107}. Юный мечтатель представлял себе каждое заведение в виде модного клуба с филиалами — «любоцветами», как он поэтически их поименовал, располагавшимися по соседству с большими городами, а также курортами. Членами могли быть исключительно дворяне, «красивые и обеспеченные» люди в возрасте не свыше пятидесяти (что, надо признать, со стороны бедного мальчика было весьма великодушно), ежегодный членский взнос составлял 3650 гиней, не считая стоимости цветов, ювелирных изделий и прочих галантных подношений. Женский медицинский персонал заведений, состоящий из хорошеньких молоденьких девиц («типа американских секретарш или медсестер зубоврачебных клиник») проверял бы физическое состояние «ласкающих и ласкаемых» (еще одна терминологическая находка), а также при необходимости и собственное. Один из пунктов «Правил Клуба» как бы намекал, что Эрик, будучи отчаянным гетеросексуалом, ловил-таки порой удовольствие от нежных ersatz-пощупываний одноклассников в Ноте (школы тем, кстати, печально и известной): по крайней мере двое из пятидесяти, максимального состава главных «любоцветов», непременно были хорошенькие мальчики в налобных повязках, в коротких блузах, блондины — не старше пятнадцати, брюнеты — не старше двенадцати лет. Однако, дабы исключить регулярный приток «закоренелых педерастов», пресытившийся клиент мог бы побаловаться мальчиком для утех только меж двух циклов, по три девочки каждый, и на все выделялась только одна неделя — оговорка несколько комичная, хотя и не лишенная смысла.

Набор в каждый «любоцвет» должен был производиться Комиссией Членов Клуба, которая бы принимала во внимание ежегодный учет отзывов и поступлений, заносимых клиентами в специальную Перламутрово-Розовую Книгу. «Красота и чуткость, благосклонность и уступчивость» — вот качества, которые требовались от «стройных нордических куколок» в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти и «знойных чаровниц-южанок» от десяти до двадцати лет. Они, всегда нагие и всегда готовые любить, резвились бы и нежились в «будуарах и зимних садах»; что никак не относилось бы к прислуге, к служанкам — девицам более или менее экзотического происхождения в привлекательных платьицах, «недоступным для вожделения клиентов, а если да — то лишь с санкции Правления». Мой любимый пункт (ибо я имею фотостат образчика каллиграфии бедного Эрика) такой: всякая девица могла бы в свой менструальный период единодушно избираться Управительницей своего любоцвета. (Понятно, что эта идея не сработала, и комиссии пришлось идти на компромисс и ставить во главе коллектива лесбиянку приятной наружности, укрепляя власть вышибалой, необходимость которого Эрик не учел.)

Эксцентричный поступок — великое средство от великой скорби. Дед нашего мальчика немедленно принялся воплощать в кирпиче и камне, бетоне и мраморе, во плоти и в ее утехах фантазии Эрика. И постановил в последнем отстроенном доме стать первым дегустатором первой же гурии, которую наймет, а до того обречь себя на трудовое воздержание.

Должно быть, выглядело это до трогательности впечатляюще: пожилой, но все еще полный сил голландец, белый как лунь, с морщинистой крокодильей физиономией корпит при содействии дизайнеров-авангардистов над проектами тысячи и одного любоцвета-мемориала, которые он решил насадить по всему свету — быть может, даже и в дикой Татарии, которой, по его убеждению, управляли сперва «обамериканившиеся евреи», но в конце концов «Искусство искупило грехи Политики», и это глубоко оригинальное суждение можно бы и простить нашему любящему старику. Он начал с английской глубинки и с американского побережья и увлекся сооружением в духе Роберта Адама^{108} (безжалостно прозванного местными остряками «Адам-ДомВамДам, Мадам») неподалеку от Ньюпорта, на острове Родос, в несколько старомодном стиле: с мраморными колоннами, выуженными из древнегреческих морей и все еще хранившими вкрапление раковин Этрурии, — как вдруг внезапно, помогая поддержать пропилон, скончался от удара. А ведь строился всего лишь сотый из домов!