Ад закрыт. Все ушли на фронт

Скорцени прошелся вдоль замершего строя. Как всегда, не приходилось делать даже мелких замечаний.

– Командиры взводов, ко мне, – вполголоса произнес Скорцени, чувствуя привычное возбуждение: от глухой ночи, от прохладного ветерка, от беспрекословного подчинения, от того, что сейчас он приведет в действие могучую военную машину.

– Первый взвод блокирует улицу с востока, – негромко повторил Отто Скорцени то, что и так было известно. – Второй – с востока. Третий и четвертый идут со мной.

Он вскинул голову, посмотрел в лица. Командиры смотрели спокойно, преданно и напряженно.

– Пошел!

Мотоциклы помчались по улицам. Как он любил все это! Ветер в лицо, движение, скорость… Ах хорошо! Как поется в старой доброй песне:

Мы идем, чеканя шаг… Пыль Европы у нас под ногами! Только ветер свистит в ушах! Кровь и ненависть! Кровь и пламя!

Ветер свистел в его ушах…

А в комнате продолжали говорить.

– Надо еще посмотреть, что будет, если к власти придет Борман, – вставил Петя. – Я понимаю, что смотреть бывает тяжело, но это же и есть то, что мы можем вам реально дать: знание будущего.

– Это огромная сила, – убежденно высказался Канарис.

– Действительно… А что, если к власти придет Борман? – мягко произнес фон Бир… То есть Мильх. – Мы ведь пока можем направить историю и в эту сторону…

– Борман прагматик? Не особенно приятный, но прагматик? При нем все должно быть много лучше?

– Я уже оценил ваш метод, Петер… Я боюсь отвечать утвердительно…

– Правильно делаете… – заулыбался Петя. Он уже знал ответ и чувствовал себя довольно уверенно. – Потому что в таких режимах, как национал-социализм, все плохо. В одну сторону пойдешь, перегнешь с воплощением в жизнь кабинетных идей – начнутся массовые репрессии, террор, и в конечном счете общество сваливается в кровавый хаос, гражданскую войну и распад. Перегнешь палку в другую сторону, создашь гибкое, прагматичное государство – неизбежна, в конечном счете, дико затянувшаяся война со всем миром.

– Почему затянувшаяся?

– Потому, – ответил за Петю фон Берлихинген. – Потому, что ни с Россией, ни с англосаксами блицкриг совершенно невозможен. Англосаксы сильны флотом и авиацией. Россия… Фронт будет расходиться, как воронка, никаких сил не хватит. А проиграть войну на востоке трудно, потому что русские очень уж не любят правления коммунистов… Сладчайший Фюрер никогда не сумел бы использовать русских солдат, чтобы пополнять ими ряды вермахта. Он бы не смог это сделать из-за своей фанатической упертости! Но Мартин Борман – он же прагматик, он сможет. В результате события на Востоке и затянутся. Все верно?

– Да… Но давайте посмотрим, как именно.

Петя махнул рукой, из темно-серого тумана сложились изломанные, рваные линии окопов. Линии уходили чуть ли не за горизонт, рассекали бесконечную равнину: поля, перелески, луга. Линии окопов с колючей проволокой перед ними, с валом, останавливались около речек; тут серели бетонные укрытия, ощетинившиеся стволами. Впрочем, никто не стрелял – ни из этой линии окопов, ни из другой, тянувшейся параллельно, в полукилометре от нацистской.

В окопах и у костров позади линии окопов сидели небрежно одетые люди; шинели у них были подпоясаны то ремнями, то веревками. Судя по заострившимся чертам лиц с сильно торчащими носами, по тому, как кожа обтягивала скулы, видно было – эти люди давно голодают. У одного костра пожилой солдат рассказывал, как до войны копал и сразу варил молодую картошку на своей ферме. Остальные жадно слушали, сглатывая голодную слюну.

У другого костра спорили, идти сегодня к «мадам Глаша», или черт с ними, пусть сегодня русские в этот день как ходили, так пусть и ходят. А то сами русские вечно нарушают очередность. Солдаты спорили, сидя на бревнах или прямо на потеющей влагой осенней земле, били вшей в отворотах драненьких шинелей. Прошел офицер, положив руку на рукоять нагана. Никто не встал, никто не отдавал ему честь. Солдаты недобро зыркнули в его сторону, и все. Офицер выглядел посытее, получше одетым, и с ним шли трое, тоже покрепче, посытей, держа автоматы наготове. Видно было – никакой веры солдатам у отца-командира нет в помине, по собственным позициям ему приходится ходить с прикормленными солдатами-охраной.

– Это осень сорок пятого года, – уточнил Петя. – К весне сорок шестого все сделается еще более печально. А вот и вы, почтенные генералы вермахта, в эту достопамятную осень.

Перед зрителями предстала не особенно опрятная землянка, в которой пьяные фон Браухич и фон Манштейн в расстегнутых мундирах шлепали по деревянному столу картами: кто сорвет «очко», выпивает грамм тридцать мерзкого местного самогона, на донышке мятой железной кружки. Прикормленные ординарцы, еще какие-то нетрезвые люди валялись на полу перед гудящей, стреляющей искрами печкой, тоже разливали жалкие бульки самогона.

Ввалился Гальдер; нежно, как ребенка, нес он флягу мутной жидкости, литров на пять. Его появление встречено было восторженным гулом, криками «Хурра!», оживлением. Некоторые валявшиеся на земле, в позе морской звезды, даже начали подниматься навстречу.