Ад

«Да… Но я! Слишком много забот меня одолевают, слишком много работы меня захватывает; и потом, я это вам говорил, я слишком стар. Эти идеи для меня слишком новые. Ум человека способен охватить лишь некое определённое количество созидания и новизны. Когда это количество иссякло, каким бы ни был окружающий прогресс, отказываются видеть это и продвигаться вперёд… Я неспособен бросить в дискуссию плодородное преувеличение. Я неспособен отважиться быть логичным. Я вам делаю признание в том, мой малыш, что у меня нет сил быть правым!»

*

«Мой дорогой мэтр, — сказал молодой человек с интонацией упрёка, который пробуждался в нём, стихающий и чистосердечный перед этой искренностью, — вы открыто заявили о вашем осуждении тех, кто публично боролся с идеей патриотизма! Выступающие против них воспользовались значимостью вашего имени.»

Старик выпрямился. Его лицо преобразилось.

«Я не допускаю оставления страны в опасности!»

Я его больше не узнавал, Он опять оставил свою главную мысль, он больше не был самим собой. Я был этим обескуражен.

«Но, — прошептал другой, — всё, что вы только что сказали…

Это не то же самое. Люди, о которых вы говорите, бросили нам вызовы. Они выступили как враги и заранее объявили несостоятельными все оскорбления.

— Те, кто их оскорбляет, совершают преступление по неведению, — сказал дрожащим голосом молодой человек. — Они не признают высшую логику творящихся вещей.»

Он наклонился совсем близко к своему товарищу и более твёрдо его спросил:

«Почему же тому, что начинается, не стать революционным? Те, кто первыми воззвали, одиноки, и их либо игнорируют, либо ненавидят, — вы только что это сказали! — Но последующие поколения воспримут этот передовой отряд принесённых в жертву, станут приветствовать тех, кто посеял подозрение в двусмысленности слова «родина», и сопоставят их с предшественниками, которым мы сами воздали должное!

— Никогда!» — воскликнул старик.

Он сопроводил эти слова мрачным взглядом. Его лоб был перечёркнут складкой упрямства и нетерпения, а его ладони судорожно сжимались от ненависти.

*

Он взял себя в руки: Нет, это не было то же самое; к тому же, эти дискуссии ни к чему не приводили, и было бы лучше, ожидая, пока весь мир выполнит свой долг, если бы они свой долг выполнили и сказали бы этой бедной женщине правду.

«Кто же её скажет именно нам!»

Фраза вырвалась неожиданно; молодой человек заколебался, со встревоженным лицом, затем из его рта вырвался этот громкий возглас, который имел всевозможные значения.

«Какая польза от того, что нам сё скажут, раз мы считаем, что знаем сё!

— Ах! — воскликнул молодой человек, внезапно объятый невидимым страхом, которого я совсем не понимал и который, как казалось, вдруг его вывел из равновесия, — мне бы хотелось знать, от чего я умру!»

Он добавил с трепетом, который я увидел:

«Мне хотелось бы в этом убедиться…»

Его знаменитый коллега посмотрел на него удивлённо, застыв на месте:

«У вас есть симптомы, которые вас беспокоят?

— Я не уверен; мне кажется… Я не считаю, однако…

— Это то, о чём мы говорили?

— О! нет! Это совсем другое», — ответил молодой человек, отвернувшись.

Поскольку он был тут же преображён своего рода пылом, признаки несдержанности опять делали из него другого человека.

«Мэтр, вы были моим учителем. Вы были свидетелем моего невежества, теперь вы свидетель моей слабости.»

Он неловко мял обе свои ладони и краснел как ребёнок.

«Полноте! — воскликнул старый учёный, не спрашивая его больше. — Я знаю это. Я боялся когда-то, боялся рака, затем боялся безумия.

— Безумия, мэтр, вы!

— Всё это с годами прошло… И теперь, — произнёс он, вопреки себе, изменившимся голосом, — я боюсь только старости.

— Несомненно, мэтр, — продолжил разговор ученик, который слегка пришёл в себя и счёл, что может позволить себе улыбнуться очевидности, — что эта болезнь единственная, которой вы могли бы бояться!

— Вы думаете?» — воскликнул старик с горячностью, которую он не смог сдержать, что привело молодого человека в замешательство.

Ему стало стыдно за жалостную наивность этого протеста. Он еле внятно заговорил.

«Ах! если бы вы знали, что такое эта столь простая болезнь, совсем простая, эти общие изнурение и инфекция, такие неизбежные, такие приятные! Ах! придёт ли, пока мы ещё не умрём, тот, кто вылечит этот упадок сил.»

Молодой врач не знал, что сказать этому человеку, внезапно обезоруженному, подобно ему за минуту до этого. Начало слова вырвалось из его уст, затем он посмотрел на старого учёного, и это зрелище потревожило и слегка успокоило его собственную муку. Я следил взглядом за этой быстрой сменой тревог, и я не отдавал себе отчёта, являлось ли чувство, которое умеряло его отчаяние перед отчаянием мэтра, дрянным чувством или возвышенным чувством…

«Есть люди, — наконец отважился он сказать, — которые утверждают, что природа делает верно то, что она делает!

— Природа!»

Старик ухмыльнулся так, что я похолодел:

«Природа гнусна, природа плоха. Болезнь это тоже природа. Ведь ненормальное является гибельным, а разве это не так же, как если бы оно было нормальным?»