ac0846a334c74b76bf3c8ff10e16ffdc

Ты за каждым углом:

В крыльях бабочек, в кронах деревьях,

И дело тут вовсе не в знаках заклятия, зельях.

Демоны ищут тепла и участья.

Придаюсь огню, разрываюсь на части,

Оставляю ожоги и ноющие порезы.

Все равно ты ранишь сильней, чем стекло и железо.

Демоны ищут тепла и участья,

Придаюсь огню, разрываюсь на части…

Милый, имя тебе легион.

Ты одержим, поэтому я не беру телефон,

Соблюдаю постельный режим…

Но, в зеркале ты,

Из крана твой смех,

Ты не можешь меня отпустить,

А я не могу вас всех.

Я попалась во все ловушки и черные дыры,

Я гуляла над бездной по краю реального мира.

И ушла чуть раньше, чем слишком поздно.

Закрываю глаза — исчезают звезды…

Милый, имя тебе легион.

Ты одержим, поэтому я не беру телефон,

Соблюдаю постельный режим…

Но, в зеркале ты,

Из крана твой смех,

Ты не можешь меня отпустить,

А я не могу вас всех…*

Перед глазами всё плывёт. Должно быть, увидев его, люди подумали бы о том, что он пьян. И напиться бы было, пожалуй, здорово. Только вот никак не получалось. То, что когда-то казалось просто даром… сейчас мешало. Когда-то давно он даже хвастался этим — что никогда не пьянел, никогда не чувствовал того, как нечто вязкое и туманное обволакивает разум… Порой хочется забыться. Не чувствовать ничего, что так изводило его. И ни о чём не думать. Забыть обо всём, что только происходило в жизни — о погонях, посиделках у костра, сражениях… Забыть и больше никогда-никогда не вспоминать — так жить было бы гораздо проще. Картины замечательного прошлого не стояли бы у него перед глазами постоянно, как болезненное напоминание о том, что всего этого он лишился.

Боль после смерти Деифилии ни за что не оставляла его. Даже на минуту. Хотя бы на минуту. Впрочем… Он бы это посчитал даром небес, если бы хоть некоторое время ему было бы не так больно, как теперь… Если бы только была возможность всё позабыть, начать жизнь заново, не зная никого из тех людей, что были ему дороги… Драхомир сделал бы это. И ни секунды бы не колебался, принимая это решение. Он обязательно стёр бы себе память, будь у него такая возможность…

Драхомир усмехается и ложится на кровать. Опрокидывается на спину и смотрит в потолок. На отваливавшуюся штукатурку в дрянной гостинице, подобранной Ратмиром. Деифилия ни за что на свете не согласилась бы остановиться в такой. Или заставила бы Асбьёрна приводить номер в порядок. Танатос бы недовольно морщил лоб, всем своим видом выражая презрение к данному месту ночлега, а Хелен кривила тонкие губы. А будь на месте Драхомира сейчас Киндеирн… Мир знал, что сделал бы в этом случае отец — схватил бы кого-нибудь из персонала за шиворот и заставил бы всё здесь привести в порядок. Отец мог вполне спокойно относиться к пыли — на Сваарде часто был ветер, а отец ненавидел закрывать окна, — но осыпающаяся штукатурка Киндеирна бы раздражала сильно. А что делает Драхомир?.. Валяется на кровати, любуется потолком и разглагольствует о том, как среагировали бы на данную комнату остальные?

Мир недовольно фыркает и приподнимается на кровати. Он жмурится при виде того яркого солнца за окном. Хорошо ещё, что здесь нет стольких скал, как на Сваарде. Иначе, он бы просто не выдержал. Он и так стыдится того, как поступил с собственным отцом. И лишние напоминания ему ни к чему. Пусть Киндеирн и легко сумел простить его, сам Драхомир сумеет простить себя ещё нескоро. Каждое предательство болью отзывается в душе, если только эта душа имеется. К горю Драхомира, душа у него всё ещё была. И из-за этого было ужасно больно. Лучше бы он был бездушной тварью наподобие любовничка Элины Горской — покойного, кстати, любовничка. Намного лучше, чем быть тем, кто никак не может помереть, как не пытается. Так что… Разве не лучше было бы перестать пялиться в потолок и перейти пялиться, скажем… на небо? Небо куда более красиво, чем покрытое штукатуркой дерево.