Абонент снова в сети

И вот сейчас настал полный фурор данной части меня, обошедшей разум со всеми «дружескими» голосами и здравыми оценками происходящих вокруг ситуаций. Возможно, из-за неё я ощутил внутри себя нарастающую смелость и веру в кровавый успех предстоящего дела.

Взглянув на экран смартфона, я отметил про себя минувшую с момента полночи минуту. То есть Роман позвонил мне ровно в двенадцать часов ночи. Именно это время пробили часы с маятником, висевшие на стенке над плоским телевизором в Ильжевской гостиной, когда мои холодные пальцы коснулись его руки.

Посидев ещё немного, прислушиваясь к тихой атмосфере внутри дома, я встал и подошёл к шкафу. Открыл правую двёрку и приступил к поискам одежды. Я бы мог взять первую попавшуюся под руки футболку или рубашку, не переворачивая аккуратно сложенное белье, стараясь просунуть руки до самой стенки шкафа, будь уверен, что Лиля ничего не заподозрит. А она точно заподозрит, заглянув однажды в этот чёртов шкаф и не обнаружив эту футболку или рубашку, точно зная, что я их не одевал. Либо она заметит капли крови на ткани и попытается выведать причину из возникновения у меня. Я прекрасно понимал, что мне не удастся выйти чистым из предстоящего дела. Не удастся увернуться от кровяных брызг, точно так же, как не удавалось избежать падения маленькой алой капельки на белоснежный воротничок пижамы при бритье лица, образовавшейся на краю узкого пореза, вызванного неаккуратным движением бритвенного станка. В стирке я был так же силён, как и Николай Валуев в балете: мог включить стиральную машину, засыпать порошок в специальный отдел в лотке, выбрать режим и количество оборотов, нажать кнопку пуска, прекрасно зная, что вытащив приятно пахнувший мокрый комок из барабана и развернув его, я вновь увижу кровь. Потускневшую, но некуда не девшуюся. Ибо я совсем не знаю, как отстирывать подобные пятна.

С одеждой, находящейся в самом конце полки было гораздо проще разобраться: Лиля уже забыла об её существовании, и вряд-ли вспомнит, даже если по какой-то причине решит покопаться там. И вот в моих руках оказалась чёрная кофта с застёжкой-молнией, купленная толь из-за сорока процентной скидки в торговом центре с названием, потерявшимся в памяти несколько лет тому назад, и старые потёртые джинсы с разъезжающимся бегунком на ширинке. В общем – лучшая одежда, от которой не жалко будет избавиться. Так же достал синею футболку и очередные брюки, дабы было что одеть после уничтожения улик.

Затем, активировав в смартфоне фонарик, я выключил свет в ванной и на цыпочках спустился по лестницы в холл первого этажа. Лиля в позе эмбриона спала в гостиной, укрывшись хранящимся в тумбочке под телевизором одеялом и уткнувшись носом в спинку родительского дивана. Подушкой ей служил скомканный собственный халат. Но, похоже, он комфорта голове он не прибавлял: макушка лежала на жёстком подлокотнике и волосы сверкающим водопадом струились вниз. Видя её в белом свете фонарика, я вдруг ощутил к ней… жалость? Что-то похожее мелькнуло в голове и незамедлительно исчезло, вернув прежнее хладнокровие. Какова причина возникновения той вспышки? Неудобная поза её сна? Наверняка лёжа на жёстком диване, укрывшись узким одеялом и опустив голову на обшитое тонюсенькой материей дерево, она испытывала не самые лучшие ощущения, и на протяжении первых часов ожидания сна главным её желанием было возращение в спальню на своё привычное место рядом со мной.

Но разве я не чувствовал себя точно так же, предыдущей ночью? Разумеется. Единственным отличием послужили наши отношения друг к другу: сомневаюсь, что Лиле было жаль меня. Сомневаюсь, что она вообще покидала пределы спальной комнаты, решив проведать мужа.

ТАК ПОЧЕМУ ЖЕ Я ДОЛЖЕН ЖАЛЕТЬ ЕЁ?!

Отвернувшись от дверного проёма, ведущего в гостиную, я прошёл в кухню, нацелив взгляд на подставку для ножей, расположившуюся на столешницы у холодильника. Пять чёрных пластиковых рукояток приветствовали меня ярким блеском трёх заклёпок и станины и на каждом из них. И глядя на эти чёрные рукоятки, я почему-то подумал, что при всём великом желании не смогу поступить как-то иначе. Большие двери, ведущие к отступлению, с грохотом захлопнулись за мной, как только я переступил порог – предел, точку отсчёта – называйте это как вашей душе угодно, смысл всё равно остаётся прежним. Эти кухонные инструменты, рассчитанные на использование в совсем иных целях, отрезали путь к отступлению, и мне осталось лишь идти вперёд, по тому коридору или помещению, в которые привели меня закрывшиеся двери.