Абель в глухом лесу

Я бы и рад был поверить, что всякая хворь от господа, но подумалось вдруг, что не совсем оно так: это бедность мою матушку доконала, заставляла непосильно трудиться с утра до позднего вечера, а если б не бедность, она бы и теперь жила припеваючи, никакой хвори не знала бы. Ведь вот он каков, бедняк! Когда от великих тягот прихватит его злой недуг, он в тяжкий свой час призывает господа и смиренно полагается на мудрость его, хотя причина того недуга — несправедливость земного устройства. Такие вот мысли волновались во мне и кипели, пока слезы струились из глаз, но вслух я высказывать их не стал, чтобы тот, кто вестником был, не сказал обо мне худого слова у материнского ложа.

— Передайте, что завтра либо послезавтра приду, — сказал я моему земляку.

— Этого я тебе не советовал бы, — ответил он.

Я посмотрел на него с удивлением, и тогда он добавил:

— Потому не советовал бы, что отец твой велел тебе свой долг исполнять как положено и оставаться на месте, что б ни случилось.

— Велеть-то легко, — сказал я горько.

Потому что в эту минуту все во мне против отца восстало. Да оно и понятно: ведь я и собственным разумом, на своих ногах стоя, успел жизнь испробовать, видел, что не все оно так и хорошо, как он думает или делает. А я поновей его человек, у меня еще долгая жизнь впереди маячит, и не хотелось мне даже вдали от него по его же указке жить. Но, как ни сильно я был против него настроен, все же о четвертой божьей заповеди не забыл и потому спросил только:

— Больше, значит, ничего мне не передал?

— Как не передать, передал, — сказал земляк и не спеша снял с шеи тяжелую торбу. Взял я ее, ощупал, сразу через пальцы радость в душу влилась. Потому как нащупал хоть и маленький, а все же каравай хлебушка и еще много чего. Не удержался, тут же, с места не сходя, торбу раскрыл; кроме малютки-хлеба оказался там козий сыр, сало и еще пять штук больших слоек. Слойкам я особо обрадовался.

— Верно, матушка испекла? — спросил я.

— Нет, испекла твоя крестная для болящей, а болящая сыночку своему посылает…

Как в тумане, смотрел я на слойки, дар материнского сердца, потом разломил одну, словно священник пред алтарем, и сказал земляку:

— Давайте-ка поскорей съедим эту слойку!

Так, в дом не зайдя, и управились с угощеньем.

— Ну вот, — говорю, — остальное припрячу.

— Припрячешь? — поглядел на меня земляк. — Куда же?

— Куда? Есть тут одно дупло…

— А что, родительскому гостинцу в доме твоем не сыщется хорошего места?

— Там для него самое скверное место, потому как поселился в моем доме злейший враг всякой снеди.

И я рассказал земляку про Шурделана. И про то рассказал, как истерзал он козу, у которой хватило духу в молоке ему отказать.

— А тебе-то не отказала? — спросил он.

— И мне отказала, что правда, то правда, — признался я.

История с козой показалась моему земляку подозрительной, ну-ка, сынок, сказал он, пойдем в сарайчик, хочу взглянуть на нее. Я желанию его обрадовался, засветилась передо мною надежда: уж он каким-нибудь манером уломает козу, уговорит доиться, как прежде.

— Ладно, — сказал я, — только сперва торбу спрячем!

Земляк остался на страже, я мигом управился, и пошли мы с ним в сараюшку. Осмотр тотчас дал результаты, мой бывший земляк только заглянул козе под хвост, ковырнул и сразу объявил:

— Козел ей нужен, вот что!

Я и тут с ответом не задержался:

— Козла для нее мне в лесу не найти, хотя…

— Ну-ну?

— …хотя, думаю, Шурделан с нею, может, и справился бы…

Земляк загоготал, но потом сказал мне:

— Гляди, как бы не оказался ты прав!

Тогда я принял его слова за шутку и смысла их не схватил, но позднее ох как понял, потому что Шурделан такое с козой учинил, что я не знал, куда и деваться от горя.

Но сперва надобно рассказать про другое.

И самым первым делом про то, что, едва мой земляк удалился, Шурделан опять взялся меня терзать, еды требовать. Правда, из того запаса, что я у возчиков насобирал, немного еды еще оставалось, Да только моему обжоре этого и на один зуб было мало. Ему, вишь, жаркое требовалось, мяска повкуснее хотелось! Словом, до тех пор не оставлял он меня в покое, пока я двух моих кур ему не выдал, все равно они уж десятый день как нестись перестали. Ох и взыграл Шурделан, даже шапкою оземь хватил на радостях. И направились мы с ним прямехонько в земли обетованные, к крохотуле-курятнику, где курам моим было место отведено.

— Нынче мы с тобой одну только курицу съесть, но зато вся, без остаток! — объявил Шур делан по дороге.

— А вторую когда?

— И ее съесть, только завтра.

Я вдруг остановился, словно меня важная мысль осенила.

— А что, как ночью светопреставление будет! — сказал я и даже передернул плечами.

Шурделана мое предсказание не испугало нисколько.

— Хоть и будет, да не про нас! — фыркнул он.

— Отчего это вы так уверены?

— Оттого… пока курица у нас есть, светопреставление не бывать.