аа

Находясь лишь на шаг позади в своем суицидальном паломничестве, спасительной миссии, я выуживаю информацию у привидений вчерашнего дня, чтобы помешать новому подражающему самоубийству. Предупредить очередной кластер. Очередную горячую точку, которую хочет зажечь в новом месте мой брат.

Восхитительный Балбес. Похожий на девчонку в своих дурацких обтягивающих джинсах.

Кидаю в рот остывший каштан.

Последний раз я видел брата в тот год после школы – перед нашим с ним поступлением в университет, которое так и не состоялось. Мы сидели в саду на наших старых качелях, и он тогда сказал, что не испытывает ко мне ненависти.

Рядом на траве его ждал упакованный вещмешок, и он поднял вверх руку с тем самым хеллоуинским шрамом от ножа. У меня на руке осталась точно такая же черточка от ожога расплавленным «уоки‑токи».

Зеркально расположенные, как и шрамы на наших затылках, – напоминание о том, как он подстрекал меня сделать «солнышко» и как я подначивал его сделать обратное сальто с качелей‑весов.

Шрамы‑близнецы, как наши с ним совместные дни рождения, 29 февраля високосного года.

«Мне только хочется, чтобы он был моим», – сказал тогда брат, сжимая свой шрам в кулак.

Ему осточертело жить в моей тени; теперь в его тени живу я. Если жизнью можно назвать это бесконечное покаянное путешествие, освещенное тыквенными фонариками, этот мрачный вояж, в котором гвоздь программы – поездка на тот свет, а главный пятизвездочный пакет – смерть.

В детстве братишка нещадно лупил ребят, так что у них мертвели конечности. Теперь этот Фантастический Осел оставляет за собой мертвые тела, перебегая от одного кластера к другому.

Повторяя свои трюки все в новых горячих точках. Объявляя себя первым отщепенцем, главным закоперщиком – Неповторимым Имитатором …

Тут я – точнее, мы – резко тормозим, спотыкаясь и наступая на пятки впереди стоящих.

– Эй, гляди, куда прешь! – говорит Упыриха, оборачиваясь ко мне.

Мы прошли целый круг, вернувшись к пабу «Восемь Жизней из Девяти» – в заляпанной грязью обуви и с занемевшими руками. Не успеваю я сказать что‑нибудь в ответ, как Джек уже благодарит всех присутствующих.

Глаза мои закатываются, когда он произносит слово «сувениры».

– Вопросы есть еще?

Я вскидываю руку, как в детстве в школе – «Я первый, я!», – чтобы учитель спросил меня, а не брата. Мы с ним тогда все соревновались, кто первый навлечет на другого беду.

Каждый из кожи лез вон, чтобы стать для другого «нулевым пациентом».

Каждому из нас до смерти хотелось быть первым леммингом.

* * *

– А скажите, – говорю я, указывая на отгороженное дерево на выгоне. – Что вам известно о первой жертве?

Наступает тишина, участники группы сердито хмурятся, качают головами, будто во всем виноват каким‑то образом именно я .

Джек, сощурив глаза, пристально на меня смотрит. Экскурсоводы любят напустить на себя важность, как только речь заходит о каком‑нибудь недавнем случае самоубийства, новом кластере или горячей точке на их территории. Мой modus operandi – дождаться вопросов в конце непрестанного бормотания и надеяться на то, что мне поверят и не сдадут в полицию за мое любопытство.

Я рассматриваю помятую вывеску над входом в паб, на которой изображена кошка – ее участь всем известна.

Как и судьба кота Шредингера.

– Возьмите каштан! – предлагаю я, тряся перед ним сморщенным бумажным пакетиком.

Джек смотрит на меня с улыбкой старого друга, собирающегося попросить взаймы.

– Не скажу даже за каштан.

Я объясняю величайшему обломщику, что это важно.

– Дело касается моего брата. Он тоже любит проводить экскурсии. – Я указываю на тыкву, все еще ухмыляющуюся в темноте. – Как вы.

В детстве большинству ребят приходилось перебирать алфавит, чтобы вспомнить имя моего брата. Для наших родителей и учителей мы были как обоюдоострый меч харакири: меня, приметного, любили и нахваливали; его, невидимого, жалели, пренебрегали им, стремясь похоронить любые его способности, скрыть малейшие достижения.

Спрятать навеки, как кота в ящике.

Если я что‑то для себя и усвоил, так это что против тренда не попрешь.

Как в истории с Вертером. Когда все вокруг подражают, не подражать невозможно.

– Конкурент? – Джек подходит ко мне вразвалку, поглаживая крышку своего «черного ящика». В его зрачках пляшут оранжевые отблески светильника. – Плевать. У меня есть продукция и проверенный трюк.

А что, если это карма? Мы с братом – две стороны одной монеты. Сплетены вместе. И грехи наши – причиненная боль, обиды – возвращаются и преследуют нас.

Не хотят отпускать. Мы заколдованы, наказаны Богом, как в причудливой сказке братьев Гримм.

Наклонившись ко мне до неприличия близко, Джек шепчет:

– Приобретете сувенир – может, я что‑нибудь и вспомню. То, что вам до смерти хочется узнать.

Из его рта вырывается гайморитный душок, по ноге скользит кожаная пола плаща; Джек театральным жестом похлопывает себя по кончику носа и подмигивает, давая понять, что знает какой‑то секрет.