А также их родители

«Надо было папу взять. И Марину», – тоскливо подумалось при входе в кабинет, где юноша дернулся и плотно сел в коридоре в кресло из тревожного красного дерматина.

– Что мне там делать, я тут посижу. – Барабаня пальцами по подлокотникам, он проводил взглядом попискивающего в кружевах младенца на руках благообразной возвышенной матери.

«Есть же у людей дети», – подумала я и осторожно взяла Михаила за руку.

«Есть же у людей матери», – подумал Михаил, косясь на мой перекошенный тренч, прическу леди Макбет в стадии острого помешательства, сведенные на носу брови и потные ладошки.

Он все-таки парень неглупый, поэтому малейшая перемена в давлении на руку дала ему пищу для логической цепочки, он питоном выскользнул из моей хватки и дал газу к лестнице.

– Стой! Ничего… ужасного… – пытаясь словить веретено, я пошла пятнами, – там просто в рот накапают капли! Они как варенье, вот видишь, какой малявочке накапали – и ничего!

– Я не хочу капать, – твердо и отчаянно, выкручиваясь из моих рук, возразил Мишка.

Пришлось оттащить его к окну и пообещать все на свете: и что не больно, и не горько, и сдадим в приют, и купим тебе пиратский корабль, и оставим цыганам, давай иди, а то папе скажу.

Ладно, только руки все от меня уберите, сказал Михаил, и капли пошли в дело.

Уфф. Неужели пронесло?! Осталась самая малость – технично вколоть шприц в бедро.

– Шприц не показывайте, колите сюда, – знаками беззвучно показала я медсестре, надеясь на ее сообразительность.

– Закатайте правый рукав, – скомандовала медсестра и вынесла вперед шприц, как факел (дура, кто тебя просил!).

Чтобы описать дальнейшее, мне придется прибегнуть к приемам жанров экшен, трэш, хоррор и частично эстетике маэстро Эмира Кустурицы: давно замечено, что Балканы и Кавказ схожи как в политической, так и ментальной части.

«Лаокоон» – просто дешевая подделка по сравнению с той преисполненной необычайной экспрессии и динамики композицией из трех сплетенных и конвульсивно извивающихся тел. К тому же перформанс сопровождался душераздирающими речитативами всех троих одновременно – общей мощностью в несколько сот децибел.

Врачиха поставила операцию под угрозу, показав пациенту шприц.

Пациент с мгновенно вздыбившимся хохолком и с криком: «Нееееет! Я хочу домоооой!!! Я прошу вас, не наааадо, руку, руку отпустииии!!!», ну и прочее, рвался в заявленную им точку планеты, в то время как жалкое подобие матери в винтом закрутившемся тренче вспоминало навыки мастера школы Шаолинь по единовременному задержанию шестнадцати резвых конечностей пациента.

Нет, это был не шестилетний ребенок с распахнутыми навстречу вселенной наивными глазками.

Это были два гигантских спрута, скрещенных методом Мичурина.

Они взлетали вверх, молотя щупальцами с частотой зайца-энерджайзера, перехватывались мной в полете и пытались достать медсестру по очкам.

Поликлиника подписала себе смертный приговор: я уверена, что как только пациент достигнет возраста, при котором возможно удержать на весу огнемет, он придет сюда и испепелит это здание от фундамента до свежепоменянного шифера вместе с прививочным кабинетом, медперсоналом и историями болезни. Нет, медперсонал мы отстоим – пусть любуется на дело своих рук!

Толпа праздных сочувствующих наперебой уговаривала сдвоенного спрута стать мужчиной и героически сделать прививку.

Медсестра со шприцом наперевес орала, что пациент испачкал ее белый халат и сделал больно ногами.

Спрут размножался и увеличивал амплитуду размаха щупальцев.

Силы были неравны и иссякали на глазах.

Я решила бесславно сдаться.

Когда мы вышли-таки на улицу, пар валил с меня, как с лошади хана Батыя после перехода через пустыню Гоби.

Там начался переговорный процесс, заведомо обреченный на провал: пациент уперся и был согласен хоть к цыганам, лишь бы подальше из этого дома скорби.

– Ты думаешь, что сюда специально приводят маленьких детей, чтобы просто сделать им больно?

– У-ууу…

– Это специальный укол, такое лекарство, чтобы детям потом не пришлось сделать сто уколов! – (Господи, что я несу.)

– Уй-уй-уй-ууууу…

– Слушай, я вообще не буду с тобой разговаривать. Ты согласен?

– У… Да.

– Приехали! Ты боишься укола больше, чем перестать разговаривать с матерью? – (Господи, что я несу, – два раза.)

– Да. Ууу-ууу…

– (Угрожающе.) И папа не будет разговаривать! И Сандро!.. И ты пойдешь на это?

– Да пошли уже домой!

По пути нам попалось штук десять сочувствующих, негодующе смотревших на садистку-мать такого миленького зареванного мальчика.

Вот я на вас посмотрела бы ТАМ, добрые мои, – подергивая левым глазом, злобно шипела я.

На данном этапе пациент и мать находятся в состоянии острого конфликта и не желают возобновлять переговорный процесс.

Семья бегает от одного к другому и переживает.

А вообще есть идея: пусть в следующий раз пациента сводит папачос.

А?

Гости для сравнения