A под ним я голая

С утра все по кругу: сопровождаемый мычаньем звон будильника – спешное составление не доделанной с вечера выборки – Кустовы. В общей сложности семь остановок на метро с двумя пересадками. Боже, как же я ненавижу метро. Уже от одного вида ползающих на утюжксах меня тошнит. А побирушки! а бомжи! ужас; гримаса брезгливости покидает меня только тогда, когда, наконец-то выйдя на свет божий, я вижу величественный абрис Дома на Котельниках. Метро вообще сплошной синоним тошнотворности: позавчера я, например, узнала, что поэт Есенин кушал перед смертью. Я ехала к Кустовым, рядом сидела дама средних лет – и что-то читала. Как-то так получилось, что я заглянула в ее книгу, а заглянув, уже не могла не читать. В желудке покойного обнаружены фисташковые орехи и другие быстроперевариваемые продукты. Водки и вина не было. Заметив, что я подглядываю, женщина стала прикрывать текст рукой. Что это была за книга, узнать так и не удалось. Спрашивать я постеснялась. Единственное, что удалось подсмотреть, – надпись на задней обложке: «Библиотека журнала «Чудеса и приключения»». Господи, слышишь меня, я не хочу на метро. Я хочу на широком сиденье «ЗИМа». Всегда.

Троллейбус подвозит к «Иллюзиону», и через пять минут предо мною простирается царство. По сторонам центрального портала гранитные колонны, на фасаде декор: звезды, орденские ленты… Вхожу в подъезд. Высокие лепные потолки, дубовые двери с золочеными ручками, паркет в просторных холлах, над створками центрального лифта панно, майолика, на темно-васильковом фоне фигуры: военный, весь в орденах; танцующие девушки, женщины со снопами колосьев; прогулка в Парке Горького, футболист, школьница… Поначалу меня удивляло, что при этаком благолепии типичный портрет местного жителя – борода, берет, серая куртка. Таков Максимыч, таковы мужчины, неторопливо – мысли далеко, а руки за спиной – идущие навстречу.

Нажимаю кнопку, поднимаюсь на семнадцатый этаж.

Ой, что это? – Не бойся, это не для тебя… Зацепленный за створку шкафа, висит костюм Снегурочки. Серебряная парча, меховая опушка, снежинки. У Машки скоро елки начинаются, в студии новогодний чес. Без своего наряда тяжело: на прокат не возьмешь, потому как нужен надолго и это накладно, покупать готовый – тоже дорого… Вот мы и сшили сами, осталось только валенки изукрасить. Кантиком обовьем и маслом распишем.

В морозные дни небо похоже на буженину. Низкие перистые облака на нежно-розовом небосводе – словно прослойки сальца в копченом мясе, аппетитные, так и хочется сунуть в рот.

– Да, сходство есть, – соглашается Максимыч, – только мне больше напоминает радужную пленку на ветчине. Такая, знаете, бывает, переливается сизым, серо-зеленым, сиреневым…

Тина восстанавливает мои силы куриным бульоном, тут же, на кухне, из специальных мисок, приподнятых на железке над полом и напоминающих больше кашпо, кормятся звери.

Устала, наверное, вниз головой стоять? – Ничего, уже отошла. – Вот у нас есть Володя… – Тина мечтательно закатывает глаза, – он бывший акробат, любые позы держит. Мы все никак не могли раздобыть профессиональную обнаженную модель, и так ему обрадовались. Нам самим надо, понимаете, мы же сами рисуем, не только ученики. Когда наброски, это большое счастье – остается материал. Володя профи, позирует и сидя, и лежа, и как угодно, если надо, может пять минут на одной ноге простоять, не шелохнувшись. Йог! Недавно совершенно спокойно показал крокодильчика. Что такое? Стойка на руках только не вертикальная, а горизонтальная.

Володя большой донжуан, я все подшучиваю: – У тебя каждый раз новый гульфик и новая пассия. Очень смешно, когда понимаешь, из чего сделаны его гульфики: любая дама сразу опознает женские колготки. Максимыч не сразу просек, а мы все дружно хохотали, когда увидели изобретение. Раньше у него был один, сатиновый, – а теперь много и разные: то черненький, то телесный… Я говорю: ты со всех своих баб чулки, что ли, поснимал…

– Так они же прозрачные!

– Нет, он из плотных делает. Берет побольше ден, и ничего не видно. И ведь гораздо удобнее, надевать быстрее и снимать: материал эластичный. Нам тоже лучше, не так мешает рисовать; если телесного цвета, вообще незаметно.