A and B, или Как приручить Мародеров (СИ)

— Не надо, — просто сказал он, не отрывая глаз от огня. — Не спрашивай о ней. Я не скажу.

Марлин закрыла рот и просто положила свою ладонь на его, он благодарно склонил голову, прикрыв глаза.

— Ты когда-нибудь влюблялась в меня, Марлс? — ни с того, ни с сего спросил он.

Марлин не удивилась ни вопросу, ни тону Сириуса. Он не флиртовал с ней, не намекал, он просто хотел поговорить с кем-нибудь, не давая тому человеку ложных надежд. И заранее прощупывал почву.

— Все влюблялись в тебя, Блэк.

— А что же сейчас?

Марлин рассмеялась красивым чистым смехом, и язычки огня в камине запрыгали ей в такт.

— Конечно же нет, Сириус, — тепло ответила она. — Ты болезнь, которой мы все переболели. Ты мой друг, я люблю тебя как друга, но я никогда не любила тебя иначе. Это была обыкновенная девчачья влюбленность, но она прошла, как проходит даже самая тяжелая простуда.

Сириус поднял голову, с усталой улыбкой взглянул на Марлин из-под косой челки.

— Это очень хорошо, Марлс. Друг мне как раз сейчас и нужен.

Марлин хотела было что-то съязвить, но вовремя оборвала себя. Если она осталась одна без Лили и Алисы, то Сириус ровно так же остался один без Джеймса, Ремуса и Питера. У них у всех был кто-то, о ком нужно было заботиться. А Марлин и Сириус просто превратились в отшельников.

В этом было что-то упоительное — просто сидеть на диване в гостиной Гриффиндора, пить контрабандное сливочное пиво вместе с Сириусом и любоваться огнем, плещущимся в пасти камина с уютным потрескиванием. Скоро всего этого они больше уже не увидят, скоро им придется покинуть Хогвартс и уступить место будущим поколениям колдунов. Но от этого ощущения предстоящего завершения становились еще слаще.

Марлин улыбнулась сама себе и снова взглянула на Сириуса. Тот безмолвно смотрел на пламя, совсем потерявшись в мыслях и тревогах. И тут Марлин словно что-то шарахнуло изнутри. Пугающее своей простотой открытие, которое будто бы стучалось в ее голову несколько недель, но только сейчас заявило о себе в полный голос.

Блэк не верил, что Беата Спринклс когда-нибудь вернется.

Он не верил, что она жива.

Потому что если бы верил… стал он бы просто сидеть на месте столько дней?

*

Питер за дни Пасхальных каникул словно бы скукожился. Он стал мельче и грустнее, постоянные усмешки слизеринцев и их намеки на его предательство становились все невыносимей. Но он держался.

Он сидел во внутреннем дворе школы, на самом парапете, откуда его тонкую фигурку едва не сносило ветром.

Элиза появилась незаметно.

Вот ее не было и вот она есть.

Она словно бы вплыла в маленький, зараженный болью и паранойей мирок Питера, наполнив его знакомым светом. Он часто думал, за что ему так повезло, но ответа не находил.

— Здравствуй, — вымученно улыбнулся он.

Питер жадно разглядывал ту, кому писал столько писем. Ту, которую жаждал увидеть так сильно и боялся, что она больше не вернется ни в школу, ни к нему. Но вот она — стоит перед ним в своем простом льняном платье, в старой бежевой куртке, накинутой на плечи, опустив руки и как птичка, наклонив голову.

— Здравствуй, — эхом отозвалась Элиза и улыбнулась, словно заставляя себя.

Питер хотел было вскочить и обнять ее, подбежать к ней, зацеловать ее… и снова не смог. Так умел лишь Джеймс — появляться из ниоткуда, словно вспышка, обжигать громкой радостью, не оставляя путей к отступлению, сносить с ног ураганным счастьем. Питер был другим. Он не умел присваивать себе девушек, не умел добиваться их напором. Он просто предлагал и надеялся, что ему ответят взаимностью.

А в этот раз… в этот раз ему казалось, будто перед ним лишь мираж. Элиза напоминала саму себя, но так отдаленно и зыбко, что вызывала только смутную тоску. Ее локоны потускнели, косточки запястий нездорово выпирали под кожей, и синяя жилка на шее неистово билась, будто бы в последнюю минуту жизни.

— Тебя долго не было, — с укором сказал Питер, пытаясь отыскать на лице Элизы… что-то. — Я много писем написал тебе, когда вернулся в Хогвартс, волновался.

— Я была у отца, ты же знаешь, — Элиза пожала плечами и подошла к Питеру ближе.

Питер хотел было сказать, что еще до отъезда на каникулы он не поверил ей до конца. Он хотел сказать, что знает о том, что все родители магглорожденных спрятаны, в том числе и от их детей, и что вряд ли Дамблдор бы сделал для Элизы исключение. Он хотел сказать, что она может доверить ему все что угодно, любую тайну, даже самую страшную. Хотел сказать, что примет ее какой бы они ни была, но…

Ее светло-розовые тонкие губы, надежно сомкнутые, привыкшие хранить в себе множество тайн. Он смотрел на эти губы, и понимал, что не получит от Элизы ничего, кроме оправдательной лжи. И неважно, в чем будет заключаться эта ложь, и будет ли она во зло или во благо — она все равно не ответит ему ни на один прямой вопрос. А Питер не хотел слышать этой лжи.

Если не хочешь знать — не спрашивай.

И поэтому он прикрыл глаза и спросил со всей заботой, на которую был способен:

— Как отец?

— Хорошо, — Элиза склонила голову. — Он пьет, но я смогла урезонить его, немного привести в чувство. Не беспокойся о нем, Питер.