A and B, или Как приручить Мародеров (СИ)

— Делать? — Беата изогнула бровь. — Пожалуй, теперь мне нужно каким-то чертовым образом выползти из Башни Когтеврана и сгонять в Больничное крыло, к Паркер.

— Тебе нельзя выходить, — с ноткой удивления сказал Медведь, и Спринклс не смогла сдержать смешка. Ее брат был слишком прямым, слишком честным и слишком послушным.

Как он смог сохранить эти качества в такой-то семейке?

— А я и не собираюсь, — фыркнула Беата, подходя к стене с многозначительным видом. — Я просто буду долбать эту чертову стену, пока она не начнет разваливаться. Головой, если придется. Интересно, как долго эти очкастые когтевранские устрицы будут способны терпеть локальный апокалипсис в своем гнездышке? И как быстро они попросят переселить меня в другое место?

Скрипнула дверь — в проеме, прислонившись к косяку, стояла усмехающася Ева. Она с интересом ожидала последующих действий сестры.

Ведь женщины семьи Кавендиш всегда получали то, что хотели. Даже ценой собственной жизни.

***

Больничное Крыло, полдень

Когда ты один из А&В, нужно успевать очень многое, при этом двигаясь в самых различных направлениях — это что-то среднее между совмещением работы шпиона и журналиста.

Выведать все самые грязные подробности, вычленить из них наиболее вкусные и представить это нужным образом общественности, а после — незаметно уйти, мастерски заметая за собой следы. А если вокруг ничего не происходит и невозможно выцепить ни одного, мало-мальски привлекательного слуха, нужно создавать их самому. Сложнее, зато увлекательнее.

С тех пор, как Нарцисса частично вышла из игры, действовать стало гораздо труднее. Не говоря уже о развернувшейся войне, оборотнях, Пожирателях и слетевших с катушек слизеринцев. Приходилось пользоваться крайне нечестными, но проверенными способами.

Например, с помощью усовершенствованной амортенции, коей A&B споили весь слизеринский стол в прошлом году, можно было добиться преинтереснейших результатов. Использование такой штуки на уже влюбленных не представляло никакой опасности для их психики, зелье просто усиливало… некоторые желания.

И уж совсем никакой сложности не представляло подлить немного зелья в лекарство одному из прямых участников события. В конце концов, Ремусу Люпину давно пора было узнать, как это нехорошо — шантажировать своих исключительно честных и благородных соперников.

— Эмили, я… — Ремус вздохнул и уставился в окно. Он чувствовал в себе потребность извиниться, но не знал, с чего начать. Джеймс, Лили и Питер тактично удалились, почувствовав, что ребятам есть, что сказать друг другу, но разговор не клеился.

— Балбес.

— Что?

— «Эмили, я балбес». Помогаю тебе завершить фразу, раз уж ты забыл слово.

— И почему это я балбес? — возмутился Люпин.

— Потому что наивный добрый балбес. Беспокоишься по пустякам.

— Обращение мною Малфоя в… в ликантропа — это не пустяк.

— Ну это как посмотреть.

— Порой меня пугает твое равнодушие к подобным вещам.

— Точно. Ведь было бы куда лучше, если бы я волновалась за слизеринскую пиявку, правда?

— Ну… — Ремус задумался. — Нет, не было бы. Но ты передергиваешь.

Они замолчали, глядя в окно и пытаясь придумать новую тему для беседы. Мысли сумбурно толкались в голове, и ничего путного не получалось.

— Здесь никого нет, — вдруг уверенным тихим голос сказал Люпин и сам поразился собственной… смелости? И заодно мысли, которая так не к месту пришла в его голову, требуя того, чтобы ее немедленно озвучили.

— Что? — Эмили удивленно взглянула на оборотня.

— Только ты. Я. И все, — Ремуса наполняла какая-то дикая, никогда не свойственная ему настойчивость. — То, что ты начала тогда в камере… ты можешь сейчас это закончить.

В отличие от Люпина, у Эмили с мозгами явно все было в порядке. Она сглотнула и, схватив с тумбочки стакан с водой, залпом отпила из него. Привкус у воды был незнакомый, и Паркер списала это на лекарства.

В воздухе как-то неожиданно запахло хвоей, книгами и кофе.

Наверное, если бы ее мозг не подвергся сейчас действию улучшенной концентрированной амортенции, она бы сразу сообразила, чем именно опоила саму себя, но мысли, тяжелые и неповоротливые, ворочались в голове, как разбухшие бобы, медленно, но верно выстраиваясь в одном конкретном направлении.

— Я… я не понимаю, — сказала она, и это прозвучало почти, как писк.

— Да ну? — в голове у Ремуса что-то щелкнуло, и он почувствовал горячий азарт, поднимающийся от кончиков пальцев к голове жаркой волной. Его рука медленно и неотвратимо поползла вбок и накрыл ладонь Эмили.

Эмили в ответ молча смотрела и не делала попыток сопротивляться. Глаза у нее были пустые, мутные и темные, но Ремус и так уже различал ее с трудом — в глазах темнело.

Когтевранка подалась вперед, наклоняясь над Ремусом томительно медленно. И он снова почувствовал тот самый запах — запах прошлой ночи, запах полнолуния, запах желания. Все получилось очень быстро, неправильно.

Не так, совсем не так, как должны было бы. Но оттого не менее сладко.