A and B, или Как приручить Мародеров (СИ)

Беата задумчиво провела рукой по матовому холодному белому мрамору слизеринского камина. Говорят, сам Салазар проектировал это громадное, богато украшенное драгоценными камнями и отделанное благородными металлами чудище. Беату всегда забавляло, когда камин разжигали, и ласковые оранжевые язычки пламени освещали просторную гостиную таким чуждым светом. Огонь казался заточенным в глотке страшного белого зверя, будто пытался вырваться на свободу, но не мог, огражденный скалящимися зубьями, которые «украшали» подкаминную полку.

…Вот они с Блэком, тяжело дышащие, словно только что вынырнувшие на поверхность из-под толщи давящей воды, врываются внутрь и падают на пол. Прямо на пушистый темно-зеленый ковер, вышитый змеиными узорами, смутно похожими на дьявольские силки…

Беата устало вздохнула и опустилась перед камином на колени. Огонь внутри рванулся к ее пальцам, словно умоляя: «Освободи, освободи же меня отсюда!»

…Блэку плевать, что их может кто-нибудь увидеть. А Беата, пожалуй, была бы даже рада посмотреть на изумленные, искривленные отвращением лица сокурсников. Сириус вжимает одну руку в пол возле ее головы, второй лихорадочно рвет ее футболку за ворот. Беата смеется ему в губы, обдавая горячим дыханием, немного рваным, немного пьяным. Ее руки уже где-то внизу, на опасной границе Блэковских жестких черных волос, уходящих от живота к паху…

Спринклс усмехнулась, разглядывая мраморную морду скалящегося волка, возвышающуюся над камином. Очередное «изящное» дизайнерское решение. Малфой всегда говорил, что это волк-прародитель оборотней, верный слуга чистокровных волшебников и Салазара Слизерина в частности. Будто он нутром чует грязную кровь и оберегает хозяев от осквернения чести и рода. Теперь, когда Спринклс знала, что Малфой и сам не прочь побегать в своей волчьей шкуре, она поняла, почему слизеринец с таким жаром и пафосом рассказывал всем первокурсникам о звере.

…Сириус рвано выдыхает, сжимая рукой ковер, и тот собирается под его пальцами и мнется словно жалкая тряпка. Беата усмехается, соскальзывая рукой все ниже, в расстегнутые джинсы Сириуса, и то сжимает руку, то едва касается пальцами его мучительно горячего тела. Блэк подается вперед — неосознанно и жадно. Он сам сейчас похож на зверя, охваченного страстью и желанием. Беата чувствует, как ее собственная футболка наконец рвется на части, открывая чуть бледную, лихорадочно горячую кожу. Она стонет и изгибается, когда Блэк скользит губами по ее шее, невыносимо медленно спускаясь вниз — ему доставляет удовольствие мучить ее теперь, после всех месяцев взаимных подколок, насмешек, ожидания…

Этот дурацкий волк смотрел на них тогда с невыразимым презрением, она точно видела это. Спринклс ухмылялась в ответ жалкой шавке и таки показала ему средний палец, пока Блэк стаскивал с нее джинсы, не особенно заботясь об их сохранности. Казалось, если бы волк мог, он бы отвернулся, но бедняга был заточен в бездушный мрамор и все, что ему оставалось — ненавидяще смотреть на два жарких, охваченных возбуждением тела, сплетающихся прямо на ковре святая святых Слизерина. О, они осквернили эту чертову гостиную в эту ночь так, как этого еще не делал никто.

…Беата чувствует, как Блэк, глухо рыча и прикрыв глаза от удовольствия, выскальзывает из ее рук, почти полностью отстраняясь, а потом входит сильным рывком, без раскачки и подготовки. Отчего-то, но ей стало безумно смешно, когда она представила какую-нибудь визжащую слизеринку-девственницу, с визгом вылетающую из-под него в такой момент. Но Спринклс знала, что с невинными девочками-конфетками Блэк более, чем нежен и галантен. Зато с Беатой он мог не сдерживаться — он мог быть собой. Чистокровным властным зверем, грубым, жаждущим, божественно красивым в своей первозданной первобытной страсти. Сириус двигался в ней быстро и резко, словно боялся, что мираж разрушится, сон кончится и он вновь останется ни с чем. Она обнимала его худыми сильными ногами и руками, не давая его губам оторваться от своих и тихо смеялась от переполнявших ее эмоций, страсти, возбуждения и нелепого торжества. Ведь это был ее Блэк. Он принадлежал только ей. Она знала это.

Сириус тяжело дернулся последний раз и хрипло, устало застонал. Его стон переплелся со стоном Беаты, таким до неприличия живым и искренним, что, казалось, даже снежно-белый камин покраснел от стыда, запятнанный всполохами жаркого танцующего пламени.

— Твою мать, — прохрипел Блэк куда-то в пол и опустился всем весом на Беату, вжимая ее в ковер. Казалось, еще секунда и зеленый ворс обхватит обоих в крепкие объятья и утянет за собой.

— Взаимно, Блэк, — куда-то в ухо прошептала ему слизеринка и только крепче сомкнула руки на мускулистой Блэковской шее.