80 сигарет

– Ну и все. – Сизый сделал три быстрые затяжки, чтобы сигарета не отвлекала его от рассказа, и затушил окурок в самодельной пепельнице. – У меня уже шляпа дымится, ебаное все, план отпускает помалеху, а Васяга мой все порет эту дичь и, по ходу, закругляться не собирается.

– Обкуренным можно всю ночь пороть, – со знанием дела сказал Малой, – хуй кончишь.

– И тут, прикиньте, – Сизый обвел взглядом слушателей, – вылетает из комнаты эта телка, голая, шары навыкат, пирог свой потирает, по ебальнику слезы текут. «Все, – говорит, – я больше не могу, мне уже больно». Да ты че, лань, ебанулась совсем?!

«Га-га-га!» – взорвалась смехом камера.

– А следом за ней выбегает кенток мой. Тоже голый. С надроченным.

«Га-га-га!» – сотрясались стены.

– Хватает ее и обратно в комнату, короче, тащит. Сучка скулит: «Ты мне уже все там до мозолей натер!» Да нам по хуй, мать, ты че, ебанулась? Значит, смазывай свою духовку, и полетели дальше!

Сизый делает небольшой глоток чифиря и закусывает половинкой шоколадной конфеты.

– Давай, говорю я ей, раз у тебя пирог болит (га-га-га!), мы тебя в пеку отпорем. Ха, теща ебаная, на все согласна, лишь бы мы от пилотки ее отстали. «Хорошо, – говорит, – я еще и отсосать могу».

– Дэнуннэхуй!

– Пидораска мастевая!

– Фу-у-н-н-э-эхуй, хуесоска!

– Ну и все, короче, кореш мой отпорол ее в очко, а я на клык навалил, спустил ей на каркалыгу. Ну и все, сидим, короче, потом, планчик тянем. Выходит из комнаты эта мастевка нараскоряку – проводите, говорит, меня, мальчики. Прикиньте? Мы ей: «Иди нннэээхуй отсюда». А у нас, короче, ваксы уже ни хуя не осталось, полбутылки от силы. И тут эта сосалка хватает водяру и делает глоток! Ебаная ты псина! Забобрила последнюю бухашку! Я к-а-а-к въеб ей в голову. Пошла в пизду, пидорша ебучая, сосалка мастевая!! Куда хватаешь?! Дичь рыдает: «Я всего глоток». Да ты теперь эту бутылку в очко можешь себе забить, ебло ты хуесосное!! Хули мы теперь пить будем, ты, блять, уебище?? Короче, выкинули мы ее на хуй, ебучку тухлодырую…

– Что за бред? – простонал я из-под одеяла. Эта фраза вырвалась из меня как икота. Я не смог ее сдержать. Я идиот.

В камере повисла пауза, ознаменовавшая собой начало конца. До того, как я превращусь в низшую форму жизни, оставались считаные минуты. Всего четыре реплики отделяли меня от неминуемой катастрофы.

Реплика первая: «В смысле?»

«Вы готовы были убить эту бедную дуру только за то, что она сделала глоток вашей водки? Притом что, как я понял, этот глоток был единственным, что она у вас взяла за те адовы муки, которые вы ей устроили». Примерно так я и сказал. Мне, кретину несчастному, казалось забавным иногда дразнить их красноречием. И это была вторая реплика.

Реплика третья: «То есть ты драл телку в рот, а потом полоскался с ней из одной посуды?»

И, наконец, реплика четвертая: «Что это, блять, за вопрос? Конечно!..»

Конец.

После этого оставались еще кое-какие формальности в виде «официальной» малявы от блатных, в которой ясно, четко и безапелляционно подтверждался мой новый статус и было популярное объяснение моих новых прав (их нет) и обязанностей (мыть полы, передвигаться на корточках, жрать в углу, отдельно от общего стола, не прикасаться к чужой посуде и еще много всякого «забавного»). И уже ничего с этим нельзя было сделать. Никак не изменить. Если уж кого-то «официально» объявляли петухом, то назад, к людям, пути у него не было.

Конечно, скорее всего, кому-нибудь и удавалось выкрутиться, ведь чудотворная сила больших денег и связей никуда не делась, но мне увидеть подобное не довелось ни разу. Зато я видел мастеров спорта по боксу, которые терпеливо стояли с кружкой в руках возле чайника, и ждали, когда кто-нибудь из господ нальет ему кипятка, ведь в камере не положено иметь больше одного чайника, поэтому у рабов его не было. И борцов видел, драящих сортир. И бизнесменов. И даже одного двухметрового спецназовца.

Потому что никто не может переть против многотысячной армии. Куда уж там Средневековью со своим жалким «молотом ведьм».

Правда, богатеев и здоровяков местная «власть» старалась сразу брать под свое крыло. Им не устраивали провокаций; даже наоборот: всячески оберегали от попадания в рабство. Нужно заботиться о пополнении казны и рядов силовой структуры. Но я не был ни денежным мешком, ни бойцом. Я был музыкантом. Безмозглым придурком с идиотскими принципами. Я не мог называть белое черным. Не умел притворяться, будто разделяю их суждения; не хотел выдавать себя за одного из них, как это делали другие, с алюминиевыми хребтами. Такие легко мимикрировали под окружающую среду. Они запросто надевали маски и носили их до самого своего освобождения.

Но я убежден – эти маски за годы ношения врастали в кожу, становились частью того, кто под ними укрывался. И сорвать такую маску было уже нельзя. Эти люди становились ровно теми, за кого изначально себя лишь выдавали.