80 лет одиночества

В жизни каждого человека рано или поздно наступает момент, «когда он открывает, что он есть только то, что он есть. Однажды он узнает, что мир больше не предоставляет ему кредита под его будущее, не хочет позволить ему видеть себя тем, чем он мог бы стать… Никто не спрашивает его больше: что ты будешь делать? Все утверждают твердо, ясно и непоколебимо: это ты уже сделал. Другие – он вынужден узнать это – уже подвели баланс и вывели сальдо, кто он такой». Молодой человек еще «будет», человек среднего возраста – «есть», старый – уже «стал»[72].

С возрастом ты теряешь старых друзей, не приобретая новых.

– Что вы делаете, когда теряете друга?

– Редактирую адресную книгу.

Старость – не самый приятный возраст, не только кости, но и жизнь становятся хрупкими. Поскольку воспоминания – процесс бесконечный, который легко превращается в созерцание собственного пупа, я заранее ограничил написание этой книги жестким сроком – до Нового года. 30 декабря я действительно поставил в ней точку. Утром 31-го, когда я сидел за компьютером и писал электронные письма, случился спазм какого-то сосуда головного мозга (такое уже было у меня в 1995-м, тогда я сильно ушиб бедро и сломал руку) или что-то в том же роде. Видимо, я на миг потерял сознание. Выпасть из кресла я не мог, но ударился головой об угол тумбы для телевизора, очень удачно: чуть-чуть левее – был бы выбит правый глаз, а немного правее – удар пришелся бы в висок. Очнувшись с головокружением и окровавленным лицом, я дописал начатое письмо и отправил готовую рукопись книги издателю. После этого, так как кровь не унималась, вызвал «скорую». Опять повезло: было самое утро 31-го, еще не все были пьяны, «скорая» выслушала меня терпеливо (свой только что обновленный номер телефона мне пришлось искать в компьютере, а язык у меня слегка заплетался), приехала быстро и отвезла меня в больницу, где мне наложили четыре шва и отпустили. После этого мой глаз долго выглядел как после настоящего русского праздника с мордобоем, но, кажется, на сей раз обошлось, так что продолжим работу.

Доволен ли я итогами своей жизни или предпочел бы, чтобы она сложилась иначе? На этот вопрос трудно ответить однозначно, тем более что траектория твоей личной судьбы тесно связана с траекторией развитии твоего общества.

Если бы в 1965 г., когда меня впервые «выпустили» из страны, я попросил политического убежища в Амстердаме, то был бы сейчас отставным американским профессором, которому не нужно волноваться, как прожить на пенсию, и бояться того, что Москва станет похожа не столько на третий Рим, сколько на второй Минск. Но я вряд ли сделал бы больше, чем на родине.

Безусловно, лучше с самого начала получить хорошее образование и потом наращивать культурный и интеллектуальный потенциал, чем всю жизнь переучиваться. Но в СССР получить такое образование было негде, а людям, которые не меняют взглядов только потому, что однажды их усвоили, следует вспоминать слова Ключевского, что «твердость убеждений – чаще инерция мысли, чем последовательность мышления»[73].

Систематически работать в одной определенной отрасли знания легче, чем на стыке разных наук, но, как сказал Лихтенберг, «кто не понимает ничего, кроме химии, тот и ее понимает недостаточно»[74]. Отсталость советского общество– и человековедения делала выход за узко очерченные профессиональные рамки не только возможным, но и необходимым.

Дилетантизм столь же привлекателен, сколь и опасен. Главное внутреннее противоречие моей интеллектуальной работы – сочетание дилетантского (в хорошем, герценовском смысле слова) подхода с гелертерским характером. Залезая в чужую область знания, я обычно избегаю «самодеятельных» обобщений. Меня очень редко уличали в фактических ошибках и всегда охотно печатали в «чужих» научных журналах. Но сам-то я знаю, что это – всего лишь верхушка айсберга, если твой труд не востребован профессионалами, значит, ты работал впустую. «Независимость» от научной специализации иллюзорна.

Междисциплинарость имеет и личностный аспект. Если твоя проблематика представляет широкий общественный интерес, это приносит популярность, но одновременно обрекает на интеллектуальное одиночество. Хотя тебя все вроде бы знают, ты везде остаешься более или менее посторонним. В трудные моменты никто не будет тебя защищать – «не надо было лезть в чужие дела».

С возрастом чувство посторонности генерализуется и усиливается. Даже если этот новый, незнакомый и быстро меняющийся мир тебя интересует, что совсем не обязательно, ты уже не можешь рассчитывать на взаимность. Максимально – на вежливую терпимость: «говорят, что он когда-то что-то сделал…».