80 лет одиночества

Первый раз я прочитал его в 1964 г. на физическом факультете, просто чтобы проверить, могут ли высокомерные физики, интеллектуальная элита университета, заинтересоваться гуманитарными сюжетами. Не было ни агитации, ни даже большого объявления, просто листок с перечнем тем. Аудитория на двести человек была полна, но без столпотворения. Когда после лекции ребята обступили меня, я попросил их предсказать, что будет дальше. Одни говорили, что народу станет больше, другие – что произойдет отсев. Действительность не предугадал никто. Количество слушателей на протяжении всего курса оставалось прежним – полная аудитория, но мест всем хватает. Зато изменился состав: любопытных первокурсников, готовых пробовать что угодно, сменили более основательные и требовательные студенты старших курсов и аспиранты. Контакт с аудиторией установился сказочный, каждая лекция была для меня как любовное свидание, я старался даже выглядеть красивым. В октябре 1964 г. сняли Хрущева, я понимал, что грядет бюрократическая реакция, но решил не менять принятого тона, а в 1966 г. рискнул повторить этот опыт в общеуниверситетском масштабе.

Эти лекции в огромной аудитории – одно из самых сильных впечатлений моей жизни. Вместо положенных пятисот человек туда набивалось свыше тысячи, так что комендант здания официально предупреждал партком ЛГУ, что не отвечает за прочность ветхого амфитеатра, где места занимали за два часа до начала лекций, а слушатели, среди которых были и известные профессора, которым место заранее занимали их студенты, стояли в духоте, плотно прижавшись друг к другу и при этом соблюдая абсолютную тишину, так как зал не был радиофицирован.

Конечно, это не было только моей личной заслугой. Студенческая молодежь середины 1960-х страстно жаждала информации о себе и о своем обществе. Для нее все было внове. Как писал об этом времени писатель Николай Крыщук, «мы тогда стремились к универсальным ответам, потому как и вопросы наши были универсальны… Многие вопросы, прочно вошедшие сегодня в общественный и научный обиход, тогда поднимались впервые. Вот почему слова “социология” и “личность” имели в конце 60-х годов особое обаяние», а «Социология личности» «была для многих из нас настольной»[39].

Между прочим, название книги родилось случайно. Когда я в очередной раз рекомендовал Политиздату способного молодого автора, заведующий философской редакцией А. А. Судариков (кстати сказать, прекрасный логик, ученик Асмуса), ответил: «Что вы все время рекомендуете других? Напишите нам что-то свое». Я предложил тему «Личность в обществе» – так назывался мой курс у физиков, но это название резонно отклонили, потому что оно практически не отличалось от многочисленных брошюр «Личность и общество». Тогда я придумал «Социологию личности». Насколько я знаю, такое словосочетание тогда нигде не встречалось, по серьезному теоретическому счету оно даже сомнительно.

Сегодняшний читатель, если ему попадется в руки «Социология личности» (из большинства библиотек она сразу же была украдена) не сможет понять, почему эта небольшая и, в общем-то, поверхностная книжка имела такой читательский успех и повлияла на профессиональный выбор и даже личную судьбу некоторых людей. Секрет в том, что личность, которая в сталинские времена трактовалась в казенно-охранительном духе как винтик государственной машины или член коллектива, была представлена в этой книге как положительное, творческое начало. Впервые в советской литературе после 1920-х годов была прямо и жестко поставлена проблема конформизма (психологи боялись ее трогать, растворяя в проблеме коллективистского самоопределения) и личной социальной ответственности. Индивидуальное самосознание, которое многие, даже хорошие, психологи считали сомнительным и опасным «ячеством» и «копанием в себе», оказалось необходимым элементом самореализации. В книге была позитивно изложена ролевая теория личности, фрейдовское учение о защитных механизмах и многие другие «западные» идеи, считавшиеся запретными и буржуазными или просто малоизвестные. Это было интересно и понятно всем.

«Ролевой язык казался непривычным вначале. Снижение уровня рассмотрения c понятия личности вообще до ее отдельных социальных компонентов – социальных ролей – требовало перемен во многих других разделах науки. Психологи и историки, социологи и педагоги надрывали голоса до хрипоты. Общение между разными специалистами было трудным – каждый привык к своему языку, каждый защищал решения своей науки, свое видение сгустка противоречий под названием “личность”. Мучительно медленно в общественных и гуманитарных науках складывалось характерное для сегодняшней атмосферы движение к междисциплинарности, комплексному подходу к важнейшим явлениям жизни. Ко всему прочему, проблема личности все более остро переживалась как социальная драма, как поле столкновения различных сил, как участок социальной борьбы, от которого зависит будущее общества»[40].