60-я параллель

Перед ним желтел грубо сбитый из простых досок стол. На столе тускло горела керосиновая лампочка, судя по форме резервуара, добытая из железнодорожного стрелочного фонаря. Жерве признательно взглянул на эту лампочку: он уже знал, — во всем подземном убежище было только два таких источника света; один отдали ему.

Он повел глазами вокруг. Голые песчаниковые стены поблескивали мелкими кристалликами кварца. Дверь, сколоченная из таких же досок, как и стол, держалась не на железных, на ременных петлях. Неправильный свод пропадал в темноте...

Подняв голову, Лев Николаевич вгляделся в сумрак. Там, на потолке пыльными комочками висели три маленькие летучие мыши. Три! Метров десять-пятнадцать земляной толщи, и над ней, наверху, — дремучий, глухой лес; снега, непролазье...

Лев Николаевич встал и, разминаясь, прошелся взад-вперед по своему необычайному обиталищу. Он потрогал холодный каменистый наждак стены, щекой ощутил на расстоянии сухой жар, текущий от раскорячившейся на полу чугунной печки... Рукав этой печурки был выведен куда-то прямо сквозь камень; корреспонденту военной газеты отвели без всяких просьб лучшее место; в других закоулках пещер глаз не раскрыть от пелены дыма.

Три последних дня у него не было ни одного часа свободного. Его возили и водили на лыжах по соседним партизанским деревням и хуторкам. Две ночи ему довелось провести там, в Корпове, в избе, где пока что обитали командир отряда и Родных, которого все партизаны именовали комиссаром. По его приказу горбатая санитарочка Мигай передала Льву Жерве свои бесхитростные записи, всю историю отряда за шесть месяцев.

Льву Николаевичу повезло. Вернее сказать: Пубалт, повидимому, хорошо знал, куда его надлежит направить... Маленький советский мирок вокруг него, еще теснее сжатый фашистским морем, чем Лукоморский пятачок, жил, точно чудом, дерзко-самостоятельной жизнью... Правда, в феврале 1942 года отряд Архипова был еще мал и слаб, недостаточно организован. Он, конечно, еще не мог вести тут, в глубоком тылу противника, боевую работу в значительных размерах... Но Жерве ясно чувствовал, что со временем из этого отряда вырастет нечто несравненно большее; так на крошечном зернышке соли, опущенном в перенасыщенный раствор, вырастает могучий кристалл.

Задумавшись, Жерве остановился и прислушался: «Часы тикают? Откуда? Где?»

Недоверчиво оглянувшись, он всмотрелся по звуку в самый темный из углов пещеры. Да, на самом деле! Сколько ни привыкай, никогда к этому до конца не привыкнешь! Что за люди! Что за сила жизни в них!

На каменной стенке деловито помахивали маятником жестяные колхозные часы-ходики. Циферблат их был помят и покрыт копотью. Вместо гири висел, равнодушно делая свое несложное дело, ржавый железнодорожный костыль... Тем не менее, часы усердно отсчитывали секунды, и весь их бодрый вид говорил, казалось: «Е-рун-да! Висели мы в избе у колхозного пастуха, шли... Висели у сторожа на молокозаводе — тоже не остановились... И здесь, под землей, идем! Хорошо сделали, ребята, что захватили нас. Давайте жить покрепче... Мы еще пригодимся!»

Некоторое время Жерве благодарно и почтительно взирал на маленький хлопотливый механизм. Потом, всё еще улыбаясь, подошел к отведенной ему койке и только хотел отвернуть край постланного вместо одеяла старого ковра, как за дверьми, ближе к выходу, что-то случилось. Там раздалось несколько окриков, послышались громкие голоса. Сквозь дверь сильно дунуло ночью и морозом; язычок лампы словно присел на корточки и тотчас же выпрямился опять.

— Лев Николаевич никуда не ушел? — спрашивал кто-то. — Здесь, здесь. Он у нас днем и ночью пишет... Условия ему предоставлены... Вот сюда, направо, товарищ старший лейтенант...

— Товарищ Варивода?

— Я, Лев Николаевич! Не спите? Хорошо, что не спите! Прикрой дверку, Федоров! Командование приказало узнать у вас: хотите в ночной операции участие принять? Да нет, мы к тому, что ведь Зернов завтра за вами прилетает; не опоздать бы вам к отлету! Да и работенка. ♦. Ничего выдающегося, но не совсем без риска... Ну, коли так, — одевайтесь. Только поскорее. Пораньше надо обратно быть, а километров поднаберется...

Часа полтора несколько деревенских саней-розвальней бойко бежали по неведомым узким, почти не наезженным дорогам. Тускловатая неполная луна с сомнением смотрела на них из-за облаков. Облака были чуть подцвечены ее перламутром, бледной волчьей радугой... Кланялись то справа, то слева какие-то кустарники, ельнички, заросли сухого камыша. «Бразды пушистые» то ныряли в овражки, то выбегали на открытые взлобки. Куда? .. Как? .. Стоит ли спрашивать? Туда!

На тех санях, в которых, боясь переменить раз найденное положение, лежал на сене интендант Жерве, ехало еще пятеро бойцов. У одного, на случай нежелательной встречи, через плечо висел на ремне баян. Второй, совсем молоденький парнишка, сконфуженно ворчал: голова его была по-девичьи повязана платком, и, если не считать басистого покашливания, он и на деле мог сойти за недурненькую розовощекую девчонку-невесту. Свадьба!