5323fafd9daa43cea51194aed4d0639c

- Информация о моем источнике разглашению не подлежит, - скучающе-невозмутимо ответствовал Снейп.

- Не надо, пожалуйста, только не отчисление, - внутри мутной волной поднимались панический страх и чувство вины, - прошу тебя, я расскажу про свои прогулки Дамблдору, я брошу школу, лишь бы только они не…

Снейп презрительно хмыкнул.

- Ради Бога, прекрати, Люпин; я не хочу расстаться с завтраком. Твое самопожертвование столь же смехотворно, сколь и тошнотворно; если же ты всерьез предполагаешь, что эта жалкая резиньяция для меня хоть что-то значит, то твоя умственная ограниченность воистину безгранична. Пожелай я устроить публичное бичевание грешников – на твою шкуру бы точно не позарился; ты думаешь, я не знаю, кто идейный вдохновитель всех их эскапад?

- Так чего же ты от меня хочешь? - с отчаянием спросил Ремус.

- Я уже сказал – мне нужно обещание.

- Какое? Больше так не делать?

- И как ты собираешься им помешать? - тихо поинтересовался Снейп; в его словах отчетливо слышались пренебрежительные нотки. - У тебя ничего не выйдет, даже если речь зайдет о сущей ерунде – вроде солонки с пауком из магазина приколов, которую они захотят подбросить в воскресную школу.

- Да, это так, - несчастным голосом подтвердил Ремус.

- Прекрати себя жалеть, Люпин. Ты и сам знаешь, что от твоих действий дурно попахивает. Будучи неплохо знаком с вашей братией, я более чем уверен, что они тебя активно уговаривали, – но это ты, черт возьми, позволил им себя уговорить.

Ремус разрывался между двумя противоположными полюсами: с одной стороны, его захлестывали стыд и угрызения совести, а с другой – желание возразить Снейпу. Он не знает, что это такое, настаивала его вторая половина… не знает, каково это – когда тебя запирают в хижине, и ты один и напуган, а луна все выше и выше, и вместе с ней, словно прилив, внутри поднимается багровая мгла… И голоса, что хором шепчут: посмотри, это ты – а кости трещат, и скелет словно плавится и лепится заново, и в глазах темнеет от боли, такой невозможной, что хочется только одного: сдаться… Но как только ты перестанешь бороться – верх возьмет тот, другой, такой же непонятный и чуждый, как темная сторона луны; чужак, которому хочется только одного: рвать, и умерщвлять, и заливать землю кровью, пока мир совсем не опустеет… Эта тварь всегда сидела под кожей – всегда, даже в самые безопасные ночи, и Ремусу никак не удавалось отделаться от мысли: а что, если в один прекрасный день граница между ним и его подлунной тварью вдруг исчезнет? Что, если волк – это тоже он сам? Лишь удобная отмазка, как полагали все вокруг?..

Все, кроме Сириуса, Джеймса и Питера – единственных, кто не считал Ремуса и его волка единой личностью. Они говорили, что понимают: он не хочет никого кусать, ему нехорошо от одной мысли о том, что кому-то придется перенести то же, что и ему. Это перевернет чужую жизнь вверх тормашками; разрушит ее до основания… Они его понимали – он им поверил, поверил от всей души…

Или же думал, что поверил. Думал, что они и впрямь понимают… А потом Сириус рассказал Снейпу, как пробраться к волку, и из-за этого двое людей рисковали жизнями, а Ремус едва не стал… едва не стал чудовищем… Предательство – вот что это было такое; такой же нож в спину, как тот укус, что превратил его в монстра. Поскольку из-за Сириуса он едва не стал монстром не только телом, но и душой.

Но сейчас Ремус осознал: это он, он сам делал из себя чудовище – всякий раз, как выбирался побегать с друзьями вокруг школы, наплевав на все меры предосторожности, которые должны были защищать их всех – как других студентов, так и его самого. Да, если бы он кого-то укусил или покалечил, то и сам не захотел бы после этого жить – но сделанного это бы не воротило.

Как и не изменило бы того, кем он стал.

А может, это он сам во всем и виноват – в том, что Джеймс и Сириус не понимали, и даже в том, что Сириус покушался на жизнь Снейпа… Если оборотень так беспечно относится к своему внутреннему зверю – проявляет легкомыслие не на словах, а на деле – то чего можно ждать от его ближайших друзей?

Какая ирония: он ведь только сейчас осознал эту непомерную, душераздирающую правду; стал незрячим – и наконец-то прозрел. Помнится, у какой-то героини, когда ее настигло такое же откровение, вырвалось что-то вроде: “Вот когда мне довелось в себе разобраться”.* Как же Ремус теперь ее понимал…

Он повернул голову – как ему казалось, в сторону Снейпа. Просто поразительно… сейчас, когда Ремус не видел стоявшего перед ним человека, он никак не мог избавиться от ощущения, что разговаривает с совершеннейшим незнакомцем – хоть и знал на каком-то глубинном уровне, что это все-таки Снейп. Кто еще мог так много о них разузнать? Кому еще есть до них дело – пусть и из ненависти, а не симпатии?

- Так что я должен пообещать, Снейп?

Непонятно почему, тот заговорил только после паузы.

- Скажи Дамблдору, - произнес он негромко, - что текущие меры предосторожности тебя не устраивают. Если хочешь, сошлись на меня; скажи, что мы пришли к такому соглашению – я поддержу эту версию.