5323fafd9daa43cea51194aed4d0639c

Лили не раз ловила себя на подобном после их разрыва. На протяжении многих недель после Того События ей казалось, что все произошедшее лишь сон, и она сейчас проснется. Или что Слагхорн велел им сварить Одурманивающее зелье, и у Сева оно вышло настолько удачным, что заставило ее перепутать все на свете. Вот только она ничего не перепутала – это и была реальность. И именно эта неправильная реальность и пыталась постоянно улетучиться у нее из головы. Она перестала называть всех вокруг “Сев” только тогда, когда научилась разговаривать с ним мысленно. Разумеется, Лили никому не рассказывала об этих каждодневных воображаемых диалогах – ее и так считали странной, когда эта дружба еще была настоящей, если бы они узнали, что она так цепляется за дружбу выдуманную – то точно сочли бы, что это диагноз.

Дело ведь было отнюдь не только в том, что Лили безумно скучала по Севу. Ей не хватало его так же, как сейчас не хватало Джеймса и Гарри, как не хватало бы отрезанной левой руки. Когда он назвал ее грязнокровкой, и она осознала, что это значит для их дружбы – что ее Северуса больше нет, он стал одним из них – Лили отсекла его от себя, и это было почти так же больно, как если бы пришлось отрубить гангренозную конечность, чтобы спасти остальное тело. А ведь ее потом с этим еще и поздравляли – многие и многие недели подряд, и Лили злилась до невозможности, потому что как они смели праздновать, когда у нее сердце кровью обливалось? Как смели ликовать, когда она испытывала – могла испытывать – только отчаяние, потому что ничто в ее мире никогда больше не будет прежним, не будет правильным – теперь, когда Северус решил присоединиться к Пожирателям? Эти злобные чудища забрали у нее лучшего друга – первого человека, рядом с которым она перестала быть одинокой! – и уничтожили его. Они добились того, что он сделал первый шаг: усвоил слово “грязнокровка” и поверил, что причинять боль людям – не так уж гнусно и жестоко… или же гнусно и жестоко, но по отношению к грязнокровкам можно быть и таким… Кусочек за кусочком они забрали у нее Сева – того Сева, который выглянул тогда из кустов и взволнованно прошептал: “Я знаю, кто ты”; того Сева, который в первые выходные в Хогсмиде слопал так много шоколадных конфет с кремовой начинкой из “Сладкого королевства”, что его потом стошнило; того Сева, который как-то раз сказал, что она когда-нибудь станет самой выдающейся ведьмой и будет править миром… Они забрали его и заменили на Пожирателя Смерти.

Лили трясло; она отложила ручку и, пытаясь успокоиться, потерла друг о друга ладони, но едва ощутила собственные пальцы – настолько ей было холодно.

Сегодня она увидела Сева в первый раз… в первый раз с того дня, как он спас ее, спрятавшись под той маской Пожирателя… И даже в тот день смесь боли, непонимания и горя не была такой… яркой. Даже когда она писала ему письма и доставала их детские фотографии из секретного ящика в комоде. А теперь они встретились снова – в первый раз за два года – и она почувствовала себя слабой и ошеломленной. Потому ли, что была потрясена, потеряв Джеймса и Гарри? Или так никогда и не оправилась от утраты Северуса, и сегодняшняя встреча напомнила ей об этом?

В дверь постучали. Она быстро накрыла свои записи чистым листком бумаги – не то чтобы кто-то в доме был способен понять их смысл, но они казались ей слишком личными даже для несведущих глаз – и попыталась утереть лицо.

- Да-да! - откликнулась Лили, стараясь, чтобы ее голос прозвучал бодро, а не хрипло и устало.

- Лили? - это оказалась мама, и Лили обрадовалась, что единственная лампа в комнате светила ей в спину и не позволяла заметить, как ее глаза наполнились слезами при одном виде матери, одетой в старенький купальный халат – ее любимый, цвета моря в облачный день.

- Уже поздно, милая. Ложись-ка спать – нам завтра к бабушке.

- Хорошо, мам, - еле выдавила Лили.

Мать замолчала; потом внезапно спросила, подступая ближе:

- Дочка? Ты что, плачешь?

- Да глупости все это, - слабо отмахнулась Лили, точно зная, что глупость – последнее слово, которым она бы обозвала причину своих слез. - Просто из-за мальчика.

Мать обняла ее за плечи, и она позволила себе прижаться щекой к шелковистой ткани халатика, ощущая полузабытый аромат гардении и апельсинов.

Лили снова охватило отчаяние. Как же ей хотелось рассказать обо всем матери! Матери, которую она потеряла два года назад, которая так и не увидела внука и умерла, даже не узнав о Гарри…

Но та бы ее не поняла. Ни за что. Да и откуда бы? Несмотря на дочь-ведьму, миссис Эванс никогда не могла понять магию до конца – точно так же, как ее дочь не могла до конца представить жизнь в Египте или Непале. Наверное, она бы поняла, какой это кошмар – потерять дитя, но Лили не была уверена, что готова об этом рассказать, даже если бы и знала, как объяснить остальное.

- Я тут подумала… - пальцы матери ласково касались волос, и Лили улыбнулась. - Если у меня родится сын, я назову его Гарри. Гарри Джеймс.