4ec756ed4b403cd2f45a6d0b297e3a21

— И что? По-твоему, он не заслуживает жизни? — я нахмурилась.

Не ожидала от Сай такой реакции.

— Простите, госпожа, — рабыня задрожала еще сильнее и снова упала на колени, — я вовсе не то имела в виду…

— Ох, перестань все время биться коленями об пол, — поморщилась я. — При мне можешь оставить эти церемонии. Лучше помоги вытереться и поправь прическу. Придется идти давиться обедом.

На губах Сай мелькнула слабая улыбка, и на душе потеплело. Подумалось вдруг: если я уеду, то у этой девушки не останется ни одного человека, с кем она могла бы поговорить открыто, по душам… А что, если?..

Мысль, осенившая меня, тут же обдала и холодом. Что, если остаться здесь и потратить оставшиеся деньги на истинно благородное дело? Диего сказал, что самые дорогие рабы стоят не больше пяти золотых… Но обычно и золотого хватает с лихвой. Тогда мне достанет денег, чтобы выкупить и выпустить на свободу не меньше полусотни человек!

От этой мысли я повеселела, чем несказанно порадовала Сай, и усталость словно рукой сняло. Рабыня помогла мне одеться в шелковое платье и вместе со мной спустилась в столовую.

— Меня зовут Хорхе, — покусывая зубочистку, произносит неприятный усатый тип, — советую хорошенько запомнить и проявлять уважение. От меня будет зависеть целость твоей шкуры. Впрочем, — он бросает на меня оценивающий взгляд, — от нее и так почти ничего не осталось. Строптивый?

Тело нещадно ломит. Рана над коленом болезненно пульсирует, затуманивая рассудок. Стоять на коленях, согнувшись в три погибели, почти невыносимо, но поделать я ничего не могу: руки пристегнуты к колодкам, не пошевелиться. Молча смотрю на молодцеватого Хорхе: тот деловито вертит над жаровней два металлических штемпеля на длинных деревянных рукоятках. За годы рабства я безошибочно научился определять этот азартный блеск в глазах: передо мной подлинный живодер.

— Люблю строптивых, — доверительно сообщает Хорхе, вынимая из жаровни один из штемпелей и придирчиво осматривая пышущий жаром металл на конце. — Сначала вы ломаетесь, строите из себя гордых и дерзких, а потом так забавно визжите и молите о пощаде.

Живодер Хорхе делает шаг ко мне с раскаленным добела штемпелем в руках. Тело привычно каменеет в ожидании боли.

Боль неизбежна. Она сопровождает меня почти полжизни. К ней я привык.

Но прикосновение расплавленного металла к живой плоти — испытание не из приятных. Зубы скрежещут, стиснутые в кулаки руки стремятся разорвать путы, неподвластное воле тело сотрясает мелкая дрожь.

Хорхе держит штемпель на старом клейме долго. Излишне долго, словно желая прожечь во мне дыру насквозь. Сознание плавится от нещадной, жгучей боли, перед глазами плывет красный туман.

Пахнет жареным мясом. Трудно поверить, что запах исходит от меня самого. Наконец мучитель убирает шипящий металл, а огонь на коже продолжает гореть. Теперь он там надолго, уж мне ли не знать.

С трудом хватаю ртом воздух. Рот наполняется кровью — кажется, я прокусил губу. Глаза неотрывно следят за движениями палача: Хорхе, похоже, разочарован. Ждал криков?

Мрачно ухмыляюсь: от меня не дождется.

От него, похоже, не укрывается ухмылка: темные глаза вспыхивают злобой. Перекинув зубочистку в другой уголок рта, он кивает молчаливым рабам. Те послушно освобождают меня из колодок и пристегивают к пыточному столу лицом вверх. Стол такой же, как у Вильхельмо. Видимо, их заказывали у одного и того же мастера.

Свежий ожог на спине горит адским пламенем, вынуждая меня слегка выгнуться, чтобы не соприкасаться обожженной лопаткой со столом. От Хорхе не ускользает это движение, и он издевательски хмыкает.

— Сколько же раз тебя продавали? Я насчитал восемь меток. Сзади клеймо ставить негде, уж извини.

Он берется за другой штемпель и повторяет пытку, с силой вжимая раскаленный металл в кожу над левым соском.

Мышцы вздуваются от напряжения, ногти скребут по столешнице, в шею впивается ошейник. Тело сильнее выгибается в безмолвном крике.

Но ничто не длится вечно. Хорхе издевательски дует на потускневший штемпель, осматривает свежее клеймо на моей груди и гнусаво протягивает:

— Донне Вельдане понравится. Ювелирная работа.

Я бы плюнул ему в рожу, да нечем. Во рту сухо, как в пустыне: последнее, что я пил сегодня, — та вонючая жидкость из бутылочки Гидо. Это было еще утром, когда я принадлежал ублюдку Вильхельмо.

Никто не подумал меня напоить. Кого заботят нужды раба? Не обоссался — и ладно.

Тело пылает болью, но это уже не имеет значения: сознание то ярко вспыхивает, то проваливается в вязкую темень.

Вскоре мышцы и суставы немеют: руки вновь выкручены за спиной и вздернуты за запястья. Я в каком-то темном могильнике. Хочется прижаться спиной к холодному влажному камню, чтобы немного облегчить боль, но меня подвесили так, что шевельнуться невозможно.

Остается только терпеть.

Будь ты проклят, Вильхельмо. Будь ты проклят, Хорхе. Будь ты проклята, донна Вельдана.

Тишину, царящую за столом, нарушал лишь негромкий звон столовых приборов. Я не выдержала и заговорила первой:

— Где мой раб?

Донна Адальяро монашеским жестом сложила руки на коленях.