48 минут, чтобы забыть. Фантом

Медленно сделав несколько шагов вдоль книжного шкафа, я с опозданием жалею о том, что обуться не подумала. Но возвращаться и нагибаться сил уже нет. Глядя по сторонам и рассматривая книжные полки, я выхватываю взглядом полотна маслом в широких рамах, составленные на полу одно к другой. Внимание привлекает портрет женщины прямо по центру, и я подхожу ближе.

Память принимается играть с картиной, стараясь притянуть ее как недостающий кусочек пазла поочередно в обрывки, оставшиеся от моей жизни. Собрать из лохмотьев еще один фрагмент воедино, потому что я точно знаю, что видела ее раньше. Подобно лоскутному одеялу, разум пытается «сшить» обстановку, в которой эта картина висела когда-то: огонь, потрескивающий в камине; высокие потолки красивого, дорого обставленного дома; низкий кофейный столик с разбросанными на нем книгами и мягкая банкетка, обитая тканью с золотистыми узорами; а еще шерстяной ковер — вот я сижу на нем на корточках, теребя бахрому по краю.

Женщина с портрета стоит в дверях, глядя на меня сверху вниз и улыбаясь. Она бесконечно хороша собой, но во взгляде ее паника, как будто она не может решить, остаться ей здесь или сбежать. Раздается хлопок двери, но я не обращаю на него внимания, продолжая ее разгадывать. «Что видит она каждый день? Отчего в ее глазах столько боли?» Я так увлеченно вглядываюсь в ее лицо, что не сразу обращаю внимание на волосы. Они струятся широкими волнами ниже плеч. Огненно-рыжие. Как у меня.

Это мамин портрет. Когда-то он висел у нас дома. Его принес сюда отец.

Воспоминания крутятся, как кабинки в аттракционе: вот он читает мне, потому что это единственный шанс заставить меня усидеть на месте, ведь больше поиска приключений я любила лишь одно — летать в облаках. Поэтому здесь так много книг. Вот впервые усаживает на велосипед, обнимает маму. Я будто вижу все со стороны. Подглядываю в замочную скважину чужой — своей жизни пятнадцать лет назад.

Мама скрывается в коридоре.

— Уведи Виолу, — велит голос вошедшего. В нем не просьба — чистый, сжатый до размера пули приказ. Я не вижу его, но могу догадаться. Только один человек разговаривает так.

— Она в гостиной. — отвечает мама. — Что это? У тебя на щеке кровь?

— Не моя. С одним идиотом поспорили. Он едва не запорол проект своими возмущениями касательно Эдмундса. Здание переведут на баланс министерства обороны уже в следующем месяце. Напомни вечером Торну позвонить. Можно будет со вторника начать. — Я вижу, как повесив китель на вешалку, отец стягивает галстук. А сама сижу тихо, рассматривая родителей со спины, так что никто меня не замечает.

— Ты знаешь мое мнение. Мама касается его локтя рукой, словно останавливая, но отец перехватывает ее ладонь в свою. А потом прижимается губами к пальцам. Его собственные в засохшей крови.

— Надо довести эту затею до конца, — говорит он, отпуская.

— Фрэнк, в этом деле серая мораль. Я не хочу, чтобы ты за него брался.

— От них отказываются все приличные приюты. Это не дети, Айлин, это малолетние преступники. Тошнота сворачивается в горле, подступая.

— И поэтому ты считаешь, что сможешь заставить их делать грязную работу, — возмущается она. — Сколько еще мы будем спорить на эту тему?!