2666

С того времени у Ханса Райтера стало очень много свободного времени. По ночам он обходил выложенный брусчаткой двор фабрики и холодные коридоры между длинными залами с высокими окнами (стеклянными — чтобы через них внутрь падало как можно больше солнечного света), по утрам покупал завтрак у какого-нибудь разносчика, колесившего по рабочему району, спал четыре или шесть часов, а потом у него оставался целый свободный вечер: он садился на трамвай и ехал в центр Берлина к Хуго Хальдеру, а уж там они шли гулять или садились в каком-нибудь кафетерии или ресторане, где племянник барона всегда встречал каких-нибудь знакомых и излагал им свои бизнес-идеи, на которые никто никогда не покупался.

В то время Хуго Хальдер жил в переулке рядом с Химмельштрассе, в квартирке, забитой антикварной мебелью и свисающими со стен пыльными картинами; его лучшим другом — кроме Ханса — был японец, что трудился секретарем сельхозатташе в дипломатическом представительстве Японии. Японца звали Нобуро Нисамата, но Хальдер с Хансом называли его Ниса. Ему было двадцать восемь лет от роду, он обладал приятным нравом, всегда смеялся над невинными анекдотами и готов был выслушивать самые завиральные идеи. Обычно они встречались в кафе «У статуи Девы Марии», что рядом с Александерплац, куда Хальдер с Хансом обычно приходили первыми чем-нибудь перекусить — к примеру, сосиской с тушеной капустой, — а потом, через час или два, к ним присоединялся японец — как всегда безукоризненно одетый, — и тогда уж они выпивали по бокальчику виски без воды и льда, а потом бегом покидали заведение, чтобы затеряться в берлинской ночи.

Их праздношатания направлял Хальдер. Они отправлялись на такси в кабаре «Затмение» — пожалуй, худшее кабаре Берлина, где выступали старые и бездарные женщины, что добились успеха, откровенно выставляя на всеобщее обозрение свой позор, и там, несмотря на взрывы хохота и свист, можно было — конечно, благодаря расположению официанта — засесть за дальний столик и спокойно разговаривать. Кроме того, «Затмение» было заведением недорогим — впрочем, во время этих берлинских загулов Хальдер не жалел денег (в том числе и потому, что платил всегда японец). Потом, уже поднабравшись, они направлялись в кафе «Артистическое»: там не пели и не плясали на сцене, зато можно было увидеть некоторых знаменитых художников и — Нисе это очень, очень нравилось — залучить какую-нибудь из этих знаменитостей себе за стол (к тому же Хальдер водил с ними давнее знакомство и с некоторыми даже был накоротке).

Из «Артистического» они, где-то в три утра, обычно перебирались в «Дунай», роскошное кабаре с очень высокими и очень красивыми танцовщицами, где не раз вступали в перепалку со швейцаром или метрдотелем из-за Ханса: того не хотели пускать в заведение по причине убогости личного гардероба, не соответствующего строгим правилам этикета. С другой стороны, по будням Ханс покидал своих друзей в десять вечера и бегом бежал на трамвайную остановку, умудряясь приходить точно к началу своей смены. В такие дни, если стоял погожий день, они часами просиживали на веранде какого-нибудь модного ресторана, болтая о всяких штуковинах, изобретенных Хальдером. Тот торжественно клялся, что когда-нибудь, когда у него будет побольше времени, он их запатентует и разбогатеет, в ответ на что японец как-то странновато похохатывал. В самом деле, в смехе Нисы чувствовалось нечто истерическое: смеялись не только его губы, глаза и горло, но и руки, шея и даже ноги, которыми он притопывал по полу.

Однажды, объяснив друзьям полезность машины по производству искусственных туч, Хальдер взял да и спросил Нису: мол, ты чем в Германии на самом деле занимаешься, трудишься секретарем или секретным агентом? Вопрос вдруг застал Нису врасплох, и поначалу он вовсе его не понял. Потом, когда Хальдер серьезно объяснил, в чем заключаются обязанности тайного агента, Ниса расхохотался, да так, как Ханс ни разу в жизни не видел, — японец досмеялся до того, что вдруг упал без сознания лицом в стол, и им с Хальдером пришлось быстренько оттащить его в туалет, побрызгать в лицо водой, и только тогда он пришел в себя.

Ниса, со своей стороны, был немногословен: то ли из врожденной скромности, то ли не желая обидеть друзей своим скверным произношением. Время от времени, впрочем, он выдавал что-то интересное. Например, что дзен — это гора, что кусает собственный хвост. Или что учил английский, а в Берлин попал из-за бюрократической ошибки в министерстве. Говорил, что самураи — они как рыбы в водопаде, но лучшим самураем в истории была женщина. Говорил, что отец его знавал христианского монаха, который прожил пятнадцать лет отшельником на островке Эндо в нескольких милях от Окинавы, а остров этот имел вулканическое происхождение и воды на нем не было.