244d76c650384272b90cd5a2c5aa27e5

Логан качает головой, делая шаг навстречу. Почти касаясь подбородком её головы.

- Разве вы не понимаете? Почему Вы чувствуете его, и не чувствуете меня? Почему вы забыли, что Ваша подруга должна была очнуться сегодня?

- Она очнулась? - её глаза вспыхнули огнем.

Девушка выбежала из комнаты. Вверх по лестнице. Направо. Пересекла коридор. И вот она - самая тяжелая дверь в здании, открыть которую так непросто. Несколько секунд она думает о том, что всё ещё спит, и что, если это и правда сон, тогда она хотела бы досмотреть его до конца. Эффи осторожно открывает дверь, чтобы увидеть зеленые волосы и сияющую улыбку на лице.

***

Плутарх ждал на улице. Погода необратимо портилась. Приход осени с крайне паршивым настроением. Эбернети вышел из здания, втягивая носом свежий, довольно холодный, не прогретый воздух. Тело почти сразу покрылось мурашками.

Найдя зажигалку в пачке, Хеймитч аккуратно вытягивает ее и сигарету одним движением. Зажав фильтр губами, мужчина щелкает зажигалкой и прикуривает. Делая первую затяжку. Он вспоминает Логана неприятными эпитетами. Он почти не слушает монолог Хэвенсби, пропуская половину сказанного. Всё, что хочет ему сообщить Плутарх, он уже давно слышал. Слышал и прокручивал в голове не один раз. Пытаясь понять, что именно его тут удерживает. Он представил Тринкет, но почему-то не смог вспомнить её улыбки. Ему казалось это чертовски неправильным. Хеймитч снова затянулся, откладывая эту мысль подальше, на потом, возвращаясь к Плутарху. Он рассказывал о новеньком с синдромом.

- … все мы понимаем, что он может не вернуться из «осознанной комы»…

Чёртов Хэвенсби прав. Это не намёк. Они все дохнут, даже самые крепкие ребята. И это блять гребанное чудо, что Октавия очнулась.

- Это мой человек, Хеймитч. Из моей группы. Даю тебе три секунды на разгадку какого рода приказ он выполнял?

- Послал его следить за кем-то, и малыш не справился?

- Это было слишком рискованно, но я не думал, что Логан станет действовать открыто.

- И ты уверен, что это именно он, - Эбернети сделал очередную затяжку, втягивая нужный дым глубоко в лёгкие, чтобы уничтожить остатки сладкого цветочного аромата.

- Всех других мы казнили. И формула вакцины только у него. Я думаю, он меняет её состав. Это не может быть кто-то ещё, - Плутарх нервничал. Это был ужасный знак. - Я хочу, чтобы ты остался. Не знаю как, но это точно связано с Эффи. Она ему нужна.

- Поэтому, она сейчас там, с ним. Наедине. - Он не злился. Нет. Он почти ничего не чувствует. Кроме жгучей ненависти, закипавшей глубоко под рёбрами.

- Он ничего не сделает ей. Не сейчас. Хеймитч, мне нужна твоя помощь.

Когда было иначе?

- Есть у меня пару идей, - он выбрасывает окурок на тротуар, попадая прямо в центр огромной лужи.

- Тогда ты знаешь, как это будет.

Посадите тигра в клетку, и он разнесет её на части. Вот как это будет. От мыслей становится не по себе. И он так же небрежно мысленно задвигает огромный ящик со списком необдуманных мыслей. На чудное время, когда он всё-таки выспаться.

Плутарх хлопнул Хеймитча по плечу, борясь с желанием спросить: ты в порядке?

Эбернети усмехается и кивает в ответ, зная, что это самая неловкая ситуация для помощника президента. Но язвить почему-то не хочется. Ему вообще ничего не хочется. Ещё пару минут смотрит на удаляющуюся фигуру Хэвенсби, а затем разворачивается на сто восемьдесят.

Знакомое здание одаряет теплом, как только дверь с лёгкой натяжкой открывается. Заученный маршрут - вверх, по коридору, налево. Он идёт решительным шагом, не быстро, не медленно.

Одной сигареты явно мало. Он готов скурить всю пачку за раз, чтобы приглушить чувство терпкой тянущей грусти в груди. Гребанное скребущее чувство на подкорке.

Он открывает дверь слишком быстро, пугая нескольких бабочек, окруживших постель Октавии. Они закружились в лихорадочном танце, приземляясь на хрупкой ладошке Тринкет. Эффи не улыбается. Только с интересом рассматривает насекомое, а Эбернети несколько раз моргает, чтобы перестать представлять её в платье из таких же бабочек. Она не улыбалась в тот день. Мало кто улыбался.

Достать десяток “Монархов” осенью всё равно что найти иголку в стоге сена. Но ведущий явно об этом не знал. Просто не думал об этом. Эбернети отмахнулся от бабочки, пролетевшей над его головой, мысленно бросая Цезарю: - Позёр чёртов.

Фликерман что-то рассказывал Эффи, изредка кидая взгляды на Тави. Стилистка, широко распахнув глаза, слушала его с упоением.

Цезарь осторожно взял бабочку в руки, передавая её Октавии.

- Ты так восхищалась ими. Помнишь?

Октавия не помнит. Она улыбается бабочкам. Тихо произносит:

- Мы знакомы?

Фликерману хочется умереть. Эффи осторожно касается кончиками пальцев его холодной руки, и почти физически ощущает его боль.

Он улыбается. Он может улыбаться бесконечно. Когда лжёт, когда говорит правду. Когда ведёт шоу, либо, когда смотрит Голодные Игры. Ещё очень давно он пообещал себе, что будет улыбаться. И отвечает:

- Нет.