208 избранных страниц

— Товарищи экскурсанты, — заговорил экскурсовод-водитель, — у нас экскурсия организованная, так что попрошу никакой самодеятельности. Не разбредаться, не зевать. Слушать вот этот свисток (он свистнул в милицейский свисток). Ждать никого не будем. Все, что необходимо и интересно, я расскажу, а какие будут вопросы — отвечу. Закурить у кого найдется?

— "Прима" имеется ростовская, — откликнулся мужчина без пары, сидевший сам по себе в самом центре и явно искавший общения ("вдовец-курец").

— Вот! Одного выловили! — обрадовался экскурсовод-водитель. — Сам не курю и другим запрещаю. Хотя бы на время экскурсии. Вот сделаем остановочку, отметим маленькие радости — покурите в рукавчик, а лучше не надо. В Польше, например, отлично поставлено дело против курения.

— Мы не в Польше, — засмеялся из второго ряда тот же, кто уже отметил, что "мы не в Греции" ("международник").

Заслуживала внимания еще одна почти старуха, которая каждую сказанную кем-то реплику воспринимала подозрительным взглядом и, видимо, на все имела свою, исключительно свою, точку зрения. Она не была экскурсанткой, а просто ехала к сыну, который жил и работал официантом на Синем озере ("свекровь"). Колымага между тем въехала в Карьяльское ущелье, и Забелин бросил изучать остальных едущих, окрестив их "статистами".

Стало значительно прохладнее и темнее. Дорога шла вдоль маленькой, но нахальной горной речушки по имени Карья. Колымага двигалась по дну тесного мрачного коридора, стены которого составляли серые скользкие скалы, а вместо потолка где-то очень высоко было абсолютно чистое небо. И Забелину казалось, что в этот колодец вдруг должна свеситься сверху гигантская голова с одним глазом, и дьявольский хохот должен сотрясти ущелье, и две страшные волосатые руки бросят вниз огромный кусок скалы.

— Тот не патриот, кто не любит свою Родину, — сказал экскурсовод-водитель. — Вот она, красавица Карья. Наш поэт Николай Петелин сказал:

Течет в песках Амударья,
а рядом с нею Сырдарья.
Есть много разных рек.
Они впадают все в моря,
но я люблю тебя, Карья.
Как мать, как человек.

Забелину очень захотелось, чтобы она тоже услышала эти стихи и вообще чтобы она сейчас была рядом с ним, в этой колымаге. Реакцию ее предсказать, конечно, невозможно. "Мы с тобой такие маленькие крохи и все что-то суетимся, воображаем, гоняемся за джинсами! Зачем?.. Обними меня… крепче…" Или: "Дьявольская скука… камни, камни, камни… Трата времени… Не трогай меня".

Он не предполагал, что попадет в такие тиски. Он даже подумал как-то обратиться к знакомому гипнотерапевту, чтобы тот погасил этот болезненный очаг возбуждения. Гипнотерапевт творил чудеса. В прошлом сезоне он вывел "Динамо" на первое место. Но тут же Забелин отказался от гипнотерапевта, боясь, в случае "излечения", оказаться в полном вакууме и просто испугавшись, что она перестанет вызывать в нем какие-либо эмоции и превратится в обыкновенную статистку…

Колымага остановилась. "Эстонец", поддерживая "эстонку", опустил ее на землю, и ее начало яростно рвать. С каждым приступом сувенирная календарь-косынка сползала с головы, обнажая сардельки-бигуди. Потом она совсем упала на землю. Ветерком отнесло ее к заднему колесу как раз под Забелиным, и он увидел, что календарь этот тысяча девятьсот семьдесят пятого года. "Эстонец" в растерянности топтался возле нее и говорил, обращаясь к колымаге:

— Извините, конечно, но у нее такая история…

— Эн как с души рвется, — пробурчала "свекровь". — И чего потащылась с таким-то брюхом.

— Токсикоз беременности, — сказала студентка.

— Поздний, — сказал студент.

— Ранний, — сказала студентка. — Какой же это поздний?.. Гражданка, у вас сколько месяцев?

— Ой, шесть, — простонала "эстонка".

— Шесть у нас, — подтвердил "эстонец". — Извините, конечно…

"Эстонец" поднял с земли календарь-косынку, и колымага тронулась.

— Я в газете читал, — громко произнес "вдовец-курец", — что в Англии каждый полицейский, они у них бобби называются, так вот каждый бобби умеет принять роды.

— Здесь не Англия, — засмеялся "международник".

Когда колымага выкатилась из ущелья, дорога, петляя, поползла вверх, мотор заработал натруженней, стало тепло, а потом очень быстро — жарко, и начало закладывать уши.

"Эстонец" гладил по спине "эстонку", заглядывал снизу в ее лицо и все время спрашивал:

— Как? Не тянет? Скажи, не тянет?

Нет, гипнотерапевт отпал сразу. И Забелин был рад этому. Однажды ночью, зимой, часу в четвертом, она позвонила ему по телефону и настоятельно потребовала, чтобы он приехал…

Они просидели в кухне часа два, щекоча друг другу нервы полудвусмысленной болтовней. Она начала зевать, и он понял, что надо уходить. Встал лениво, нехотя оделся, тоскливо оглядел кухню, сказал "пока" и вышел. Дверь за ним тщательно закрыли на все замки и цепочки.