2028

После случившегося дни тянулись целой вечностью. Жизнь вокруг словно остановилась на мгновение, а потом исчезла вовсе: пропала связь, отключилось электричество, не работали ни сотовые, ни телевидение, ни радио. Мы остались в стенах университета – все, кто в тот день по своей воле решил отправиться на пары, – словно погребённые в бетонный саркофаг под тоннами непроглядной мглы. Отрезанные от внешнего мира.

Нас выжило, по меньшей мере, три сотни: студенты и преподавательский состав с некоторых кафедр, а также ректор.

Первое время здесь творилась настоящая истерия. Многие студенты срывались, не могли связаться со своими родными; парни, внешне внушающие силу и уверенность, плакали, сидя на холодном полу у стен. Кто-то пытался вырваться наружу, и поначалу таких была, как минимум, половина. Студенты уходили, и после того, как их силуэты тонули в серой плотной мгле, больше их никто не видел. Они словно исчезли из этого мира.

Постепенно к каждому выжившему приходило осознание того, что за стенами университета, не пострадавшего по каким-то невероятным причинам, мир сгорел дотла, и всё живое, что было в нём, – погибло.

Шли дни, а потом и месяцы. Медленно спадал страх, уходил в тёмные уголки сознания, и на его место пришло чувство опустошённости; затем наступило какое-то безразличие ко всему вокруг; и в конце концов каждого настигло смирение. Мы приняли новую реальность.

Многие из нас в одночасье лишились родных, дома, друзей – всего того, что наполняло жизнь смыслом. Потеряв этот луч света, который был для всех ориентиром, мы стали бродить вслепую, впотьмах нащупывая себе дорогу, шаг за шагом отмеряя наш путь, и радуясь, что нам удалось прожить ещё один день.

Постепенно мы адаптировались, организовались и стали выживать. Университет стал нашим пристанищем, нашей крепостью, и его обитатели, незнакомые ещё вчера друг другу, сегодня стали чем-то большим – стали родными. И хотя никто из нас не мог заменить кому-то реальных родных, поддержка, которую каждый старался оказать ближнему своему, помогала справляться со всеми невзгодами. А стены университета стали нашей защитой от губительной среды внешнего, мёртвого мира.

У нас получилось выстроить систему, благодаря которой мы смогли наладить новую жизнь. Общее руководство взял на себя профессорский состав во главе с ректором: они сообща решали вопросы касательно разделения труда, распределения провизии и укрепления университета. Община была разделена трудовой повинностью – каждый был пристроен к своему делу, но впоследствии многим пришлось совмещать несколько работ.

Сам университет обеспечил нас жизненно необходимым: едой, водой и источником тепла. Не знаю, задумывались ли о будущем возводившие эти стены люди, но оказалось, что реальность не ограничивается тем, что мы видели каждый день. Под учреждением оказались тайные секторы, сооружённые под большое хранилище на случай чрезвычайных ситуаций. В них были отсеки с законсервированной провизией, защитными противогазами и респираторами и даже оружием: старые автоматы, винтовки, пистолеты, всё отечественного производства. И многим пришлось взять в руки оружие впервые в своей жизни.

И на протяжении четырёх лет, с того самого момента, как жизнь наша разделилась на «до» и «после», предоставленные сами себе, мы продолжаем жить по новым законам. Никто их не смел нарушить, ибо они оберегали нас от пропасти.

И один из них: необходимость беспрерывно нести дозор, следя за забаррикадированным центральным выходом, за которым простирался новый, таинственный и опасный мир.

— А я вот думаю: ну не может быть так, чтобы все люди, всё население Земли разом погибло, — после продолжительного молчания сказал Вася. — Это тогда что получается? Не только в нашем городе, не только в нашей стране, но и в других – во Франции или Германии, например – тоже всё уничтожено. Уже четыре года прошло, а я всё никак в это поверить не могу.

— В самое страшное верится труднее всего, — ответил ему Антон.

— Но ведь мы же уцелели. Чудом, но уцелели, — не отступал от своего Вася.

— Понимаешь… нам просто повезло. То, что мы сейчас здесь, за костром сидим, греемся и болтаем. Везение-то такая штука: к одним людям лицом поворачивается, к другим жопой. Думаешь, за эти четыре года, если бы кто-нибудь там — Антон кивнул в сторону запечатанных дверей, — спасся, на связь бы не вышли, никак о себе не заявили? Тишина и глушь. Даже мародёров нет. Я уже не знаю: хорошо это, или плохо.

— Но ты говоришь про отдельно взятый город, а я про весь мир, — Вася не желал уступать ему.

— Всё полетело к чертям, вот что я думаю. Мы остались одни в этой Вселенной.

Вася вздохнул, опустил свой потускневший взгляд вниз, и на некоторое время воцарилось молчание. Было слышно, как с шипением горели чёрные угольки на дне бочки, озаряясь багровыми рубцами, пронизывающими их поверхность. Я молча смотрел на них, воображая, что внутри каждого уголька сейчас бушует целая Преисподняя.