2028

Грозный рокот льётся над небесами.

Унося всё прежнее и оставляя,

Нашей доле, тяжёлую, горькую правду.

О мире, который родился из мрака.

Родился из мрака.

Но воспрянем!

Сплотившись пред бездной, сжимая огонь свой.

И знамя!

Что вьётся над нами в порыве холодного,

Ветра!

Развеет морок и лучи восходящего,

Солнца!

Оживят эту землю и мир возродится из пепла.

Возродится…

Когда Владислав закончил и бережно, как своего ребёнка, уложил гитару на колени, вокруг костра повисло молчание. Было видно: каждый рядом сидящий погрузился в себя. Я и сам смаковал смысл слов, что текли в такт звону гитарных струн, словно воссоединяясь в медленном, но грозном танце, как танцор и его партнёрша; внушая одновременно и чувство безнадёжности, и ощущение внутренней несгибаемости, и желание собрать все свои силы в кулак и вернуть утраченное. Наше время, наши мечты, наши надежды и наше будущее. Да, сочетание слов, их расстановка были сложными, такие редко используются в музыке, тем более что каждая строка не наполняется новой рифмой – здесь слова будто бы рождаются сами по себе и вместе составляют единое целое. И если прочитать их на листке бумаги, то сложно будет проникнуться той силой и мощью, которые передадутся при их прослушивании в такт с музыкой. Нет, это надо обязательно слушать.

Вокруг сновали люди, и было много голосов: смех, шутки, кто-то с кем-то спорил, но сейчас всё это до меня долетало откуда-то из далёкого-далека. Некоторые из тех, кто сидел на скамейках у стен, тоже слушали музыку Владислава. Я взглянул на них – их лица, погружённые в сумрак, стали задумчивыми.

Потом один из студентов почесал подбородок и сказал:

— Мрачноватенько…

— Воинственно, — вставил я. — Грозно даже. Такое подошло бы для каких-нибудь военных времен.

— А сейчас разве не такое время? — спросил у меня Антон, вальяжно развалившись боком к костру на своей подстилке. — Песня соответствует актуальности.

— Ну, она ещё не закончена, — на лице Владислава проступила гордость. — Это только первые куплеты и припев, я буду её расширять.

Сидевший рядом с ним парень, некоторое время назад споривший о слаженности строк, сказал:

— Знаешь, Влад, беру свои слова назад. Это хорошие строки, припев хороший, воодушевляет. Но это надо слушать. Если просто слушать слова, без музыки и интонации, будет совсем не то.

— Мне она напомнила одну песню… По мотиву и ритму. Забыл, как называется, но в нашей стране была когда-то у многих на слуху. Там слово с «воспрянем» немного созвучно, — сказал один из студентов.

— Да, понял, о какой ты говоришь, — посмотрел на него Владислав.

Потом мы сидели молча. Я, наконец расслабившись, чуть откинулся на локти и прилёг. Постепенно тревожное ощущение отступало, и возвращалась позабытая моим сознанием слабость. Начало клонить в сон.

К нам подошёл ещё один. Держа в руке бутыль, которую купил в баре, пришедший присел рядом с Владиславом по ту сторону костра, откидывая подолы своего тёмного плаща. Это был один из поисковиков, которого я встретил в вестибюле. Он был высок и строен, отчего в темноте его плащ напоминал собой сложенные чёрные крылья летучей мыши. Парень мимолётно поздоровался со всеми и отхлебнул напитка, смотря на огонь.

— Здорова, Илюх. Как оно?

— Жив-здоров, и на том спасибо, — ответил Илья. — Слышал твою песню. Крутая. Мне понравилась.

— Как вылазка прошла? — спросил Владислав.

— Да как обычно. Добрались мы до гипермаркета, потом обратно.

— Встретили кого-нибудь по пути? — поинтересовался Антон.

— Слава богу, нет. Пусто было. В отдалении только кто-то то ли выл, то ли ревел, не разберёшь. Дорога сегодня была свободная.

— Много натащили? — подключился к расспросу один из студентов.

— Консервы: тушенка там, перловка, что нашли. Брусочки для огня и розжиги притащили сюда. В целом, ходка удачная вышла.

Я молча его слушал и присматривался. Илья был старше меня. Он уже закончил учёбу, вроде с красным дипломом, и после этого решил подать заявление в аспирантуру, но на другую специальность. Возможно, именно это спасло ему жизнь и не дало сгинуть. Сейчас он был одним из поисковиков. Характером он был жёсткий, внешне выглядел всегда серьёзным, даже суровым. Суровость его была во взгляде, в немногочисленных словах, в голосе. Думаю, именно для таких и созданы подобные дела, которые наполнены различными смертельными опасностями. Я не был с ним хорошо знаком, да и не тянуло как-то. Что-то было в нём отталкивающее для меня: может, его жесткость, его хладнокровие. У него было мало друзей: Влад, с которым он был хорошо знаком ещё до катастрофы, и ещё кто-то, из поисковиков. Но сейчас, сидя напротив меня, сняв свою чёрную шапку и поглаживая коротко стриженые тёмно-русые волосы, он пробудил во мне интерес. Я был уверен – он знает, по какой причине задержалась вторая группа и не вернулась. Я это чувствовал, нутром ощущал. Илья опустошал бутылку, и в его глазах, обращённых на огонь и отражающих танцующие огоньки пламени, я увидел какую-то озабоченность.