1993

– Может, в Останкино? – спросила Лена растерянно.

– Ты в своем уме? Хочешь, чтоб убили? – спросил вместо ответа Костя.

– Там люди нужны, – отозвался юноша убежденно.

– Постоим, посмотрим, – сказала Лена.

– Там стреляют, – сказал Костя. – И я с собакой! С собакой я! С собакой в автобус нельзя.

– Хоть с крокодилом, – возразил юноша. – Теперь законы военного времени.

– Нет, я поеду, Раечка, я поеду, – донеслось до Лены робкое и вздрагивающее. – Сидят они там, бедные, горят. А мы их, получается, бросили. Даже в сторонке постоять не можем.

– И я поеду, Елка! – одобрил немолодо поскрипывающий решительный голос. – Эти-то мерзавцы не струсили, все туда.

– Автобус в Останкино! – юношеский голос стал звонче и требовательнее. – Кто в Останкино?

– Я поеду, – Лена, не выдержав, потянулась в темноту.

– Стой! – Костя цепко взял ее за локоть.

Повернувшись вполоборота, она спросила раздельно:

– Что ты хочешь?

– Стой, Лена!

– А что ты вообще на улице забыл?

– Думаешь, мне слабо?

Давний ожог обиды заныл, оживая, и, мягко вырвавшись, она тихо, чтобы голос не выдал, сказала:

– Не знаю…

Когда они выходили за баррикаду, с балкона послышалось:

– Москвичи! – Лена, оглянувшись, увидела вверху, в сильном белом луче прожектора, развевающийся триколор и голову мэра, крепкую, круглую и голую, как арбуз. – Мятеж будет подавлен! Белый дом будет разгромлен!

Ответом ему был стремительный многоголосый шум как будто пролетевшего над толпой снаряда.

…Третий бэтээр обстрелял первый и второй этажи, плавно поводя вверх-вниз пулеметом.

Из зданий не стреляли, очевидно, не рискуя спорить с бронетехникой.

– Ура-а-а!

Люди радостно закричали, замахали руками, переместились на проезжую часть, кто-то извлек из-за пазухи андреевский флаг и закрутил им над головой.

Пятый бэтээр, проезжая, повернул пулемет вправо, к роще, и его примеру последовали остальные машины. В этом повороте Виктору почудилось приветливое подтрунивание добрых и могучих животных над дружественными им людьми, и он еще махал рукой, правда, уже попятившись с тротуара на газон, когда загрохотала очередь, совсем рядом, в нескольких метрах от него.

Он упал на бок, перевернулся на живот и под чудовищный гром пальбы пополз, пытаясь исчезнуть, сгинуть, смешаться с землей. Его топтали бегущие, об него спотыкались, сверху падали и давили, но он всё равно полз, пока не понял, что лежит, уткнувшись в толстые корни, и зубами перемалывает горчащий дубовый листок.

Почему бьют по народу? Или так: почему сначала били по зданию? Видно, неправильно поняли приказ…

Он сидел на земле, прислонившись к дереву, глядя туда, откуда полз, и в безумии посыпая ноги листвой, а по роще шарил ослепительный, как лампа хирурга, прожектор, и из рупора доносился жестяной голос, точь-в-точь тот, что он уже слышал когда-то с желтого бэтээра:

– Внимание! Всем разойтись! Внимание! Открываем огонь!

“Предупреждает”, – усмехнулся Виктор. И сразу – раскалывающее воздух на куски – оглушительное трах-тах-тах-тах, трах-тах-тах-тах. “Кого-то… В кого-то…”, – подумал он.

Поднял голову на стрекот: над рощей низко кружил вертолет, от которого отделилась и упала вниз, на лету озарив полнеба, полыхающая штуковина. “Бомба? – Взрыва не было. – Освещает”.

Близко зазвучали мужские голоса, срывающиеся, но азартные, как у спортивных комментаторов:

– О, бегут, бегут!

– Молодец, молодец. Бутылку кинул!

– Еще один!

– Смотри, попал.

– Блядь, не зажглась.

– Давит! Он его давит!

– Еще одного!

– Раздавил! Он раздавил! Ты это видел?

– Блядь! Где же наши командиры?

– Давно се…ли.

– Завели нас сюда, а сами…

– А эти… твари…

– Мы им “Ура!”, а они нас давят…

“Давят? – переспросил Виктор мысленно, но, может быть, и в голос, и ледяной поток яростной тоски залил душу. – Как это давят?” – “А как стреляют, так и давят”, – ответил сам себе.

Надо было или умирать, или выбираться.

Он пополз опять, стараясь забирать вправо, чтобы достичь края рощи, а там уже – ломануться отсюда.

– Внимание! Всем разойтись! Внимание! Открываем огонь!

Трах-тах-тах-тах, трах-тах-тах-тах!

Ближе к улице людей попадалось всё больше; в основном стояли во весь рост, некоторые образовывали группки и что-то запальчиво обсуждали.

“Почему они не уходят?”

Ползти стало стыдно. То и дело спрашивали: “Ранен, что ли?” Он встал и, пригибаясь, двинулся перебежками от дерева к дереву, сторонясь компаний.

“Зачем они остаются? Кому они что докажут?”

Больше не стреляли. Впереди с опушки просматривалась пустая улица, и темнело тело на бледной зебре пешеходного перехода. Ветерок зашевелил дымчатые волосы.

“Волосы! Журналист? Он? – Лицо разглядеть не удавалось. Виктор, замерев, стоял и смотрел, как ветер играет волосами. – Всё, уходить!”

Сзади послышался разговор на повышенных тонах.

“Не уходят… Вот это чудо. Чудо… А я уйду… Отдохну… А война… война только началась…”

– Братан! – раздалось за спиной.

Поравнявшись с ним, из рощи вывалились трое. Двое, запыхавшись, тащили за руку и за ногу третьего, провисшего, как матрас.

– Выручай! – выдохнул парень в темной куртке.

– Куда вы его?

– Вперед, – выдохнул парень в светлой куртке, – там машина есть.