1993

Собака вздрогнула, зарычала и несколько раз пролаяла в огонь.

– Джим, фу!

– Оружия нет, красный перец взяла молотый! Коммуняки пойдут, в глаза сыпану! – хохотнула тетка, костер высветил ее жизнерадостное лицо.

– Там не одни коммунисты, – похожая на завуча дама колыхнула высокой прической, отбросившей сказочную тень на здание, – там фашисты настоящие. Со свастиками.

– Внимание, внимание, на нас идет Германия! – зашелестело во мраке потешливое, девчачье.

– Свастики настоящие! – продолжала завуч сердито. – А у меня отца на войне убили. Телевизор посмотрела, дурно стало. Господи, да они там со свастиками и с автоматами.

– Бизнес. Небольшой, но свой, – основательно цедил крепыш в кожаной кепке. – Торговля. Всех обзвонил. Обещали быть.

– Ворье! – снова подал голос мужик с собакой. – Тыща депутатов, мать честная, за зарплаты держатся, за квартиры, за “Волги”… – Овчарка крупно вздрогнула и зарычала, словно заводясь для нового лая. – Джим, фу!

Теперь вздрогнула Лена. Она как будто узнала этот голос. Вернее, не голос – интонацию. Окрик, обращенный к собаке. В тесном кругу никак не получалось заглянуть хриплому в лицо, и ей оставалось только прислушиваться к каждой его фразе, гадая, он или не он.

С балкона какая-то растроганная женщина обратилась в микрофон: “Здравствуй, Москва!” Улица зашумела, овчарка залаяла, люди забранились, завуч попросила:

– Уберите свою собаку! И без нее неспокойно.

Хрипло огрызнувшись, хозяин вытянул овчарку из круга, Лена выскользнула тоже и подошла ближе.

Вроде похож, просто раздобрел, но ростом будто убавился. Темнота и миновавшие годы не позволяли признать его точно, и она бы, наверное, так и не признала, если бы он сам не сказал удивленно:

– Лена!

– Костя!

– Лена, ты совсем не изменилась!

Он не был таким подтянутым, как раньше, освободился от черной полоски усов, и только черноплодные навыкате глаза были прежними, это она поняла даже в темени. Они заговорили наперебой, жарко, словно не было между ними ничего плохого, да и встретились не за баррикадой, а посреди обычной жизни.

– Был женат, разбежались, детей нет. Из школы уволился давным-давно. Работаю в фирме, в службе безопасности. С “Щукинской” переехал, здесь живу, неподалеку. Зато, видишь, собачек люблю по-прежнему… А ты, ты как, Лена?

– Муж, дочка, живу за городом.

– Лена, сколько же мы не виделись?

– Лет пятнадцать, наверно. Или больше? Нет, вру, больше. Последний раз, я помню, в лифте ехали. Я беременной уже была, а дочке моей сейчас пятнадцать.

– Невероятно!

– А я слышу, голос знакомый. Думаю: ты, не ты… – Овчарка придирчиво обнюхивала ее колени.

– Не бойся, Джим не тронет. Я тебя вспоминал… Часто. Правда, Лена. Я ведь виноват…

– Забудь. В совке жили. Ох, над чем мы тогда убивались! Нынешняя молодежь и не поймет, о чем это.

Они встали в небольшую, но быстро растущую очередь за бургерами и спрайтом, которые доставил близкий “Макдоналдс”. В руки выдавали по свертку и бумажному стакану.

– Лена, – черные буравчики глаз впились в нее не моргая, – как бы я хотел вернуть то время. Я бы тебя ни за что не отпустил… – его язык вырвался на волю и облизнул там, где когда-то чернела щеточка усов.

– Берегись желаний, – сказала шутливо.

– Почему это?

– А вдруг то время вернется.

– Не вернется. Мы их умоем!

Внезапно где-то рядом зарыдала гармонь и кто-то запел, весело и ясно:

Мой миленок одурел,
Любит Хасбулатова,
Говорю ему: прощай
И давай уматывай!
Эх!

Это был старичок, который пристроился возле девушек, выдававших поесть и попить.

– Сам придумал, – отвечал он окружившим, довольно кланяясь, а потом, выкатив грудь колесом, снова затерзал меха:

Мой миленок за Бориса
Мне поклялся на крови…
Если будешь за Руцкого
Никакой тебе любви!
Эх!

Вдоль очереди проворно семенила маленькая бабулька. В неярком свете окон и фонарей Лена с удивлением увидела, что на плече у нее обвис большой мятый красный флаг, и тут же услышала ее захлебывающийся вопль:

– Убийцы!

– Вот гнида, – сказал Костя, аппетитно жуя.

– Убийцы! Убийцы поганые! Убийцы!

Ее начали пихать, дергать за флаг: “Вали отсюда!”, “Всю жизнь стучала!”, пес лаял, а она, вся напрягаясь под ветхим плащом, упрямо кричала с мокрым восторгом:

– Убийцы!

– Вывести надо, – сказала Лена.

Старик, положив среди свертков гармонь, рванул зна-меносице навстречу, протянув руки, словно приглашая на танец, и вдруг ударил ботинком в живот. Та, не теряясь, огрела его древком по голове. Вокруг них завертелось людское месиво, которое быстро начало перемещаться к баррикаде, и некоторое время до Лены доносился вопль, заглушавший всё остальное.

Кто-то сделал радиоприемник громче:

– Осада Останкино продолжается. Боевикам удалось поджечь технический центр АСК-3. Начавшийся пожар угрожает жизни находящихся в здании защитников и журналистов.

Слепя фарами, сквозь толпу проехала вереница черных машин и скрылась в воротах.

– Автобус в Останкино, – раздался юношеский бойкий голос. – Собираем автобус – Останкино защищать.