Меня увлекает наша система власти, которая в принципе не умеет стать демократической. Не хочет тоже, но чаще не может, чем не хочет. И которую указами Ельцина превращают в фантом «государства». А она всего лишь испорченная сталинская система власти.
– О, сильно испорченная. Система боится быть вскрытой, боится ясности. Здесь, кстати, одно из ее уязвимых мест.
– Конечно! Она боится и будет сопротивляться. Эффективности оппонирования себе эта система не потерпит.
– Сегодня власть пишет на фасаде слова из европейской традиции: демократия, конкуренция, суверенитет. Ничего такого не допуская. Я смотрю теперь на вещи, прости, прагматически: система в западне. Раз есть возможность продлить русским допуск к свободе, это я предпочту тому, чтобы клеймить ее «сталинской». Она ведь еще похуже Сталина может наворотить.
– Здесь и моя заповедная мысль – освобождение рабов. Я же сейчас говорю о том, что высвобождает нас от худшего в ее порченности. В отношении системы Сталина определенно одно – что та не превращаема ни в какую другую. К сожалению или к счастью, этого не знал тот, кто начинал перестройку. Однако революционная риторика волшебного преображения одного в другое «в сжатые сроки» России знакома и царит по сей день. А мы знаем, что системная катастрофа запрещена, мы не смеем пойти на риск катастрофы. Императивы ситуации расположены между двумя полюсами – непревращаемостью системы и табу на катастрофу революций.
А поскольку эта система непревращаема и революция в ней запрещена, нам некуда деться от
– Но я не вижу альтернативы балансу Центра и Федерации.
– Ладно, посмотрим на вещи иначе: нужна
Конечно, сегодня нужно обустраиваться жить, а не временно существовать. Но так, чтоб не закрыть возможность для вступающих в жизнь устроить ее по-другому. Искать пропорцию для различий, отказаться от таких слов, как «дезинтеграция» и «сепаратизм». Не мешать процессу, идти ему навстречу. Нужно опережающее приспособление к реальностям будущего, а этого нет. Нурсултан Назарбаев отклонил вопрос интервьюера, спросившего, не усматривает ли он связь между территориальными претензиями России и ее экономическими неурядицами. Назарбаев сказал, не усматривает. А я усматриваю!
Дело в том, что российская власть вынуждена будет проводить непопулярную политику. Политика могла быть более обдуманной и весомой, и все же останется непопулярной. В таких ситуациях возникает соблазн уравновесить непопулярность чем-то успокоительным для человека из очереди. Уступить призракам с лампасами? Или что-то еще неожиданное, продиктованное искушением сохранить массовую базу, обращаясь к преданиям российской традиции (действительной и измышленной), выдвигая ее на первый план? Здесь виден источник опасности.
В ходу спущенный сверху термин: «единый российский народ». Я не убежден, что это слово нам на пользу. Это напоминает измышленную в СССР «новую историческую общность – советский народ». Вроде неплохо, а мешает переносу акцента с единства на жизнепоказанные различия, которые приведут к новому «вместе». Я не против интеграции в формах, которые выстроятся снизу. И выстроят их реальные суверены, нащупавшие суверенность и ознакомившиеся с ее изнанкой. Пускай попробуют! Пусть узнают, что за тяжкая штука власть.
Нарисовались и опасные пункты. Поскольку ситуация с властью у нас запутывается, не втянутся ли Штаты в искушение ею воспользоваться? Защищена Америка внутренне против такого соблазна? И как сложится контекст мировой ситуации, если неожиданно выйти к каким-то формам интеграции? Назарбаев любопытен его идеями и предложениями. А Ельцин не вечен. Все еще может перевернуться, и даже быстро.
– Все необратимо в том смысле, что события бесповоротны. Но на событие можно соорудить контрсобытие.