1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским

– Но я не говорю о нем, я говорю о себе. Я занимаюсь им – мне так нужно. Важно, что в какой-то момент я вдруг обнаруживаю, что в моем видении его нет. И мне это мешает. Мне нужна его живая речь, чтобы вступить с ним в контакт. У меня должна состояться с ним встреча, и, если будет встреча, заговорит текст. Это стоит между мной и Лениным, и, я должен решать эту проблему. Вообще, вопрос о расплате – он для Ленина допустим? Он согласился бы на такую постановку вопроса, если не Гроссмана, то мою?

– Судя по всему, он был нетерпим к критике.

– Но с другой стороны, перед смертью расспрашивал, что с Мартовым и Аксельродом. Тут есть игра истории, в которую можно поиграть.

– Чего тебе в нем не хватает?

– Знания его внутренних препятствий. Что он в себе преодолевал, чтобы, гегелевским языком говоря, «обмирщить» идею таких планетарных масштабов, как коммунизм?

– Разве в нем не было внутренних раздвоений или они не зафиксированы?

– Были, но мне они недостаточны. В иных случаях по черновикам можно зафиксировать, что у автора что-то не складывалось. Ленин же писал все почти набело.

– А черновики, подлинники есть?

– К сожалению, мало. Их почти нет. Зато эта его мешающая мне странность начинает расшифровывать для меня русский XIX век.

29. Ленин как человек XIX века. Плеханов и Ленин. Революция как техника раскрепощения

– Ленин был человек XIX века, впитавший в себя XIX век, преодолевавший его в себе, сохранивший его до конца, и даже особенно под конец.

– А что значило быть таким человеком в России?

– Если провести пунктир через русский XIX, от Чаадаева через Герцена и Чернышевского, народников и «Народную волю» к Ленину, мы обнаружим двоякую тенденцию. Во-первых, Россия – препятствие для всех попыток ее освободить и раскрепостить. Задача не в поверхностном освобождении от имперского строя. Для людей XIX века суть дела в том, чтобы освободить Россию от самой себя.

Слово раскрепощение для людей XIX века значило многое. Термин, производный от крепостного «права», означал освобождение от рабства, пронизавшего всю толщу социальных и человеческих отношений. И к этому прибавлялся вопрос отношения России к человечеству. Считали, что только изнутри раскрепощенная Россия перестанет быть преградой для европейского человечества. С их точки зрения освобождение России нельзя принести извне. Серьезные западники не считали, что Россия освободится силой западных идей. Для них был актуален вопрос о силах внутри России, которые освободят ее саму.

Обе задачи смыкались в одну. Для той линии мысли, что идет от Чаадаева через Герцена и Чернышевского к Ленину, обе задачи были в равной мере внутренними и внешними, – «общечеловеческими», как тогда говорили. Внутриполитическая задача освобождения понималась как глобальный императив. Вот духовная почва традиции, которая готовила Ленина.

В чаадаевском варианте проблема впервые ставится с обнаженной остротой, как задача нерешаемая. Что почти равносильно духовному самоубийству. Но если сопоставить «Философические письма», где проблема нерешаема, с его же «Апологией сумасшедшего», видно, как Чаадаев в одиночку прорыл свой ход в народничество. «Апология сумасшедшего» носит откровенно народнический характер, долго оставаясь скрытой у него в столе. Много позже «Апологию» напечатает Чернышевский. Тот же идейный процесс публично пройден учеником Чаадаева, Александром Герценом. Для Герцена открыть в русской общине рычаг социального развития означало перевести чаадаевский парадокс в политически решаемую задачу. Наконец, русский XIX век, исчерпав себя, подводит отрицательный итог «Народной волей» – и задача вновь делается нерешаемой. Повторная постановка этой задачи представляла для России уже бóльшую трудность. Тогда, наподобие Герцена, Плеханов вновь делает нерешаемую задачу решаемой. Герцен для этого апеллировал к общине, переоткрытой им заново, – Плеханов заново открывает в России пролетариат как точку опоры и исходный пункт.

Как и с общиной, социально открывать тут было нечего. Существование пролетариата для народников не сенсация, они сами вели активнейшую деятельность среди рабочих. Известную программу «Рабочих членов “Народной воли”» высоко оценил Маркс. Но задача раскрепощения через включение в общемировое движение, задача освобождения человечества от рабской России, от России – жандарма Европы стала нерешаемой после катастрофы народничества. Надо было сделать ее решаемой – и Плеханов сделал. Он объявил, что марксизм полностью приложим к России, а кто этого не видит, тот в плену «народнических предрассудков». Здесь начинается путь от Плеханова к Ленину. Но для Ленина вопрос выглядел сложнее.